Особенно,... 
60 
Мы обмениваемся красноречивыми взглядами:
Я: «Зачем ты его пригласила?»
Она: «Он – мой отец. Я что, не имею права с ним увидеться?»
– ...А один мужик вытащил противень. Иду, а он роет, роет. Раскапывает своего жигуля.
Я: «Имеешь. Но пока что мы с тобой живем вместе. Я бы, во всяком случае... Ты могла мне позвонить».
Она: «И что бы это изменило?»
– Ты не слушаешь. Тебе что, неинтересно?
– Почему? Очень интересно, – я храню олимпийское спокойствие. Спокойствие греческих богов. На самом деле их раздирали человеческие страсти.
– Девочки, не ссорьтесь, – ее отец является как бог из машины.
– А мы и не ссоримся, – ответную реплику мы произносим хором.
Если мы – греческий хор, значит, он, по логике вещей, – герой.
Герой прошедшего времени подсаживается к столу, потирая руки. Этот жест я знаю: сейчас примется вещать. Материнские гены – не шутка.
– Пока тебя не было, мы с Сашей разговаривали. Она согласна со мной, – эту фразу он произносит с вызовом. – Все действительно изменилось. Раньше нам всем казалось, что главный русский конфликт – борьба Добра со Злом. Как у Достоевского, – он усмехается горестно, – поле битвы, в сердцах...
– Тебе какой: черный? Зеленый? – Александра рассматривает чайные упаковки.
– Зеленый, – он отвечает решительно. Как будто делает важный выбор. Раньше пил исключительно черный. Tempora mutantur – времена меняются, и мы меняемся вместе с ними.
– Папа считает, – Александра раскладывает пакетики, – что в наше время главное – конфликт между Западом и Востоком.
– В смысле славянофилы и западники? – Я смотрю, как она льет кипяток. Чайные лягушки надуваются, всплывают на поверхность.
– Нет, – он отмахивается. – То есть в каком-то смысле...
Я подвигаю к нему сахарницу:
– А ты на чьей стороне? Надо полагать, на западной. Как истинный представитель интеллигенции.
– Между прочим, – он морщится кривовато, – ты – тоже.
– Я?! Должна тебя разочаровать: я – представитель трудового народа. С мозолями на мозгах. А потом... Ну нет во мне вашей всемирной отзывчивости. Всю жизнь решаю сугубо прагматические задачи. Например, учу твою дочь. В смысле оплачиваю ее обучение.
– Оплачиваешь. Потому что у тебя есть такая возможность. Уроки – прибыльное дело.
– Тебе-то кто мешает?
– Мне?! – в его голосе искреннее изумление.
Я мешаю в чашке, считая до десяти. Рожденный летать не замечает ползущих.
– Папочка! Я все придумала: ты должен стать правозащитником. А что? – Она оборачивается ко мне. – Защищать униженных и оскорбленных. Нормально. Для интеллигента – самая благородная цель.
– Униженные и оскорбленные – следствие, – он наваливается грудью на стол. – Проблема в другом. Не на что опереться! Идея освобождения народа себя изжила. Осталась в девятнадцатом веке. Я готов признать ее былое величие, но этой идеи больше нет. Советские рассуждения о народе – пустая схоластика. Кстати, антисоветские – тоже.
Мы с дочерью переглядываемся: в его устах это чтото новенькое. Еще недавно был пламенным антикоммунистом. Достойным сыном своей мамаши, но с противоположным знаком: «–» и «+». При сложении их значения взаимоуничтожаются.
– Папочка, но ты же всегда говорил...
– Говорил и буду говорить. Коммунизм – зло. Речь не о нем. Об идеологии. После фашизма и коммунизма любая идеология – фарс. Нужна новая идея.
– Вот и придумай. – Я вытягиваю усталые ноги. Растираю икры.
– Да в том-то и дело! Идея – категория историческая. Ее нельзя придумать. Надо уловить, почувствовать, сформулировать. У каждой эпохи есть свой главный вопрос. Так сказать, вопрос вопросов. Оселок, на котором проверяются души. В девятнадцатом веке таким вопросом было отношение к крепостному праву. В двадцатом – к советской власти. На этих великих вопросах взрастала интеллигенция. А что теперь? Кто сколько заработал?!
Я отворачиваюсь к окну, смотрю в черное небо. На черном бархате оно проступает золотыми буквами: УБИЛИ ИЛИ УБИЛ?
Главный вопрос моей эпохи.
– ...Все смешалось, – он водит пальцем по клеенке. – Ни нашу интеллигенцию нельзя назвать западной, ни народ – восточным. Здесь, у нас, особый инкубатор. Западный позитивизм, перенесенный на нашу почву, рождает исключительно псевдосмыслы. Из их зарослей нам никак не выбраться. Какой-то псевдозапад. Без устоев, без веры, без памяти. Без традиций, – он делает горестное лицо. – Это раньше интеллигенция была солью земли... – Его рука тянется к солонке. Машинально, лишь бы за что-нибудь ухватиться.
60 
