Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
21 
– Меня это интересует.
– Ну что ж! Ночью… у склона возле укреплений. Он размышляет, не сводя с Минны сощуренных оценивающих глаз.
– Ночью… у склона… Ты выходила из дома? И твоя мать ничего не знает? Нет, постой, я хотел спросить: «Некто» – это тот, кого ты не могла бы пригласить в дом?
Она подтверждает это предположение важным кивком.
– Некто… из низших слоёв?
– Низших!
Вздрогнув и приподнявшись на постели, она обжигает его гневным взглядом широко распахнутых тёмных глаз, маленькие ноздри её благородного носа трепещут в негодовании. «Низших!» Разве может быть низшим этот безмолвный опасный друг, который так изящно притворяется мёртвым, перегородив своим гибким телом тротуар! Это сам Нарцисс в полосатом свитере, упавший в обморок возле ручья… Может ли принадлежать к низшим герой стольких ночных грёз, что прячет за поясом тёплый от крови нож и на чьей коже оставили розовые следы ногти множества испуганных жертв!
– Прости меня, Минна, – говорит Антуан очень мягко. – Но… ты говоришь об опасном ремесле… Чем же он занимается, этот твой… твой друг?
– Не могу сказать.
– Опасное ремесло, – терпеливо и вкрадчиво продолжает Антуан… – таких профессий много… Может, он кровельщик… или же водит автомобили…
Взгляд её становится зловещим.
– Словом, мне хотелось бы знать…
– Он убийца.
Мефистофельские брови Антуана ползут вверх, у него отвисает челюсть, и он заливается звонким молодым смехом. Эта великолепная смелая шутка полностью приводит его в чувство, и он хлопает себя по ляжкам, не слишком заботясь, как это выглядит со стороны…
Минна вздрагивает; в глазах её, где отражается алый сентябрьский закат, мелькает отчётливое желание убить Антуана.
– Ты мне не веришь?
– Да нет же… верю, верю! Минна, ну какая же ты чудачка!
Но Минна уже ничего не слышит, теряя одновременно терпение и способность здраво рассуждать:
– Ты мне не веришь! А хочешь, я тебе его покажу? Покажу во плоти? Он такой красивый, каким ты никогда не будешь! У него сине-красный полосатый свитер, кепка в чёрно-фиолетовую клетку, руки нежные, как у женщины; каждую ночь он убивает отвратительных старух, которые прячут деньги под матрасом, и мерзких стариков, похожих на папашу Корна! Он главарь ужасной банды, что свирепствует в Леваллуа-Перре. Каждый вечер он ждёт меня на углу улицы Гурго…
Задыхаясь, она умолкает, готовясь вонзить последнюю стрелу:
– …он меня там ждёт, и я прихожу к нему, когда Мама уходит к себе, и мы вместе проводим ночь!
Она изнеможённо откидывается на подушки, ожидая гневной вспышки Антуана. Но на лице его выражается лишь одно вполне понятное беспокойство, нежная тревога, что у Минны вновь поднимается температура и начинается лёгкий бред…
– Я сейчас уйду, Минна…
Она закрывает глаза, побледнев и ощутив внезапную усталость.
– Да, да… уходи!
– Минна, ты не рассердилась на меня?
Она утомлённо мотает головой: «нет, нет».
– Спокойной ночи, Минна…
Он поднимает с простыни маленькую сухую, безжизненную руку, подавляет желание поцеловать её и опускает вниз бережно-бережно, словно хрупкий предмет, с которым не умеет обращаться…
С тех пор как Минна покинула Сухой дом, пролетело несколько недель, а вместе с ними и воскресные дни, когда на традиционный торт являлись дядя Поль с Антуаном. Минна отводит от них свой диковатый взгляд, потому что её юность, свежую и беспощадную, оскорбляет вид жёлтого морщинистого лица дяди Поля; потому что Антуан в своей чёрной ливрее с золотыми пуговицами вновь превратился в нелепого долговязого подростка, пережарившегося на солнце.
Минна опять ходит на ежедневные занятия, но даже не смотрит на угол пустынной улицы, не надеясь увидеть незнакомца, который по-прежнему владеет её мечтами: тротуар блестит после проливных дождей или же покрыт хрустящей корочкой, как бывает по утрам в декабре… Вечерами Мама рукодельничает, сидя возле лампы, изредка поворачиваясь, чтобы вглядеться с простодушной бдительностью в лицо своей дорогой малютки, а затем вновь обретает хлопотливое благодушие нежной слепой матери… И стоит ли упрекать Маму, если она получила от Бога дар любви, не умеющей судить здраво? Сколько честных несушек, навеки привязанных к земле, высиживали, сами того не зная, прекрасную дикую утку, что взмывала в синее небо, отливая металлическим блеском зелёных крыльев!
«Это Он! Он! Я узнаю его походку!»
21 
