144 
У меня выработалась привычка спать очень чутко, как у всех людей, которые в любое время суток ждут опасности. И в эту ночь меня разбудили перешептывавшиеся голоса за окном.
Я встала с постели, взглянула на детей, спящих в колыбелях, и подошла к окну.
Внизу стояли люди.
Я подумала: «Господи, это „кавалеры“ пришли мстить».
Едва я хотела схватить детей, как вдруг раздался стук в дверь. Путь к отступлению был отрезан. Мне придется встретиться с ними лицом к лицу и сказать, что генерал Толуорти — мой зять, что я сама не пуританка, хотя и замужем за пуританином, и что мои дети не пуритане…
Я смело подошла к двери.
У двери стоял человек. По его простой одежде и коротко стриженным волосам в нем сразу можно было узнать «круглоголового».
— Вы миссис Лонгридж?
— Да.
— Здесь ваш муж… мы добирались сюда из-под самого Мура. Он ранен и просил доставить его к вам.
Я выбежала на улицу. Люка поддерживали под руки двое мужчин. Его камзол был залит кровью, а лицо смертельно бледно.
— Люк! — воскликнула я.
На его лице появилась слабая улыбка.
— Берсаба… — прошептал он.
— Внесите его в дом, — скомандовала я, — он тяжело ранен.
— Это так, госпожа.
Я пошла впереди, указывая дорогу, а они понесли моего мужа. Его поместили в одну из спален. Вошла Элла, и я сказала:
— Они привезли Люка домой. Он тяжело ранен. Друзья уложили его на кровать. Один из них, покачав головой, промолвил:
— Он потерял много сил, госпожа. Я заявила:
— Нельзя терять время. Разбудите слуг. Нам нужна горячая вода… бинты… я за всем прослежу.
— Останься с ним, — сказала Элла. — Ты ему нужна. Остальным займусь я.
На Эллу можно было положиться. Добрая, спокойная Элла!
Люк протянул мне руку, и я взяла ее.
— Люк, — прошептала я, — ты дома. Ты поправишься. Я тебя выхожу. Ты останешься дома и не пойдешь больше на эту проклятую войну.
— Хорошо… — прошептал он.
— Тебе хорошо дома?
— Хорошо с тобой, — пробормотал он. Я наклонилась к нему. Кожа у него на лбу была влажной и холодной.
— Ты у нас быстро поправишься. Мы с Эллой будем ухаживать за тобой. Он закрыл глаза. Один из мужчин сказал мне:
— Мы из-под Марстон-Мура, госпожа. Там мы многих потеряли. Но это победа… наша победа… и победа Кромвеля.
— Марстон-Мур!.. — вскрикнула я.
— Да, долгонько нам пришлось добираться, но уж очень он просил. Сказал, что обязательно должен увидеться с вами перед смертью.
— Он не умрет, — сказала я, — мы вылечим его. Они ничего не отвечали, печально глядя на меня. Только сняв с него камзол, мы увидели, как ужасны его раны. Элла, взглянув на меня, прошептала:
— Такова воля Господня. Он боролся за дело, которое считал правым.
Но я была в ярости от того, что мужчины уничтожают друг друга смертоносным оружием, в то время как им даны мозги, чтобы рассуждать, и языки, чтобы объясняться между собой.
— Я спасу его! — закричала я. — Спасу! Казалось, будто я погрозила кулаком судьбе и самому Богу. Я не подчинюсь Его воле. Я не позволю Ему забрать Люка, потому что глупо забирать такую молодую жизнь.
Но я была просто дурой, ибо сражаться с законами природы невозможно.
Я осталась рядом с Люком, поскольку мое присутствие было единственным, что могло хоть как-то облегчить его страдания, а Элла, хорошо знавшая своего брата, оставила нас вдвоем.
В агонии он говорил слегка бессвязно, беспорядочно, но я понимала, что он хочет сказать.
— Мы побеждаем… Это войдет в историю… Битва при Марстон-Муре… Кромвель… победа… конец власти зла… Берсаба… любовь моя… Берсаба…
— Да, Люк. Я здесь. Я всегда буду рядом, пока нужна тебе.
— Нам было хорошо… правда? Я тихо прошептала ему на ухо:
— Да, нам было хорошо.
— Наш мальчик, маленький Лукас. Люби его…
— Он мой сын, Люк… мой и твой.
— Такое счастье… Быть может, это грех…
— Ни в коем случае! — горячо воскликнула я. — Как это может быть грехом, если это подарило нам Лукаса?
Он улыбнулся.
— Наше дело победило, — сказал он. — Это стоило… всего… а ты, Берсаба…
— Да, Люк, я здесь.
— Я любил тебя. Возможно, это было не правильно…
— Это было правильно… очень правильно. Я тоже люблю тебя, Люк.
— Останься со мной, — сказал он. И я осталась рядом с ним до конца.
* * *
Итак, я стала вдовой, и моя ненависть к войне увеличилась. Видимо, мои чувства к мужу были очень глубокими, поскольку я была вне себя от горя.
144 
