13

Первыми детскими воспоминаниями Холли были излучающие любовь лица родителей, склонившиеся над ее колыбелью.

— Только посмотрите на мамочкину хоро-о-о-ооо-шенькую девочку, — сюсюкала мать, проводя пальцем по шелковистому локону.

— Папочкин драгоценный ангелочек, — вторил ей отец, щекоча атласную кожу Холли до тех пор, пока малышка не вознаграждала его радостным смехом.

Скоро к ним присоединилось множество других лиц, нежно взирающих на девочку, горя нетерпением ущипнуть ее розовые щечки, потрогать пуговку носика, ткнуть пальцем в пухленький животик. Мать ни за что не соглашалась пеленать Холли, как было принято, заявляя, что прятать такие прекрасные ручки и ножки — это вызов искусству Творца.

Завершая каждый ритуал восхищенного поклонения, мать Холли торжественно вопрошала гостей:

— Скажите, разве наша Холли не самое прекрасное создание, когда-либо сотворенное господом богом?

Гости благоговейно соглашались, склоняясь над колыбелью, кудахтая и сюсюкая в надежде увидеть улыбку на розовом личике малышки.

— Лжецы, — пробормотала Холли, пятясь от стоящего внизу обрыва мужчины. — Все лжецы! Низкие лжецы!

Искрящиеся голубизной глаза мужчины прищурились в изумлении.

— Миледи? В чем дело? Что-то случилось?

Опустив льняное полотенце, он обнажил мускулистую грудь, на которой темнели влажные завитки волос. Холли слишком хорошо помнила, какова на ощупь эта жесткая поросль. Мужчина шагнул по направлению к ней.

Холли вскинула руку, останавливая его, и он застыл на месте, словно почувствовав, что любое неосторожное движение с его стороны может привести к непредсказуемым последствиям. Таким, как, например, прыжок с обрыва в стремнину реки.

Воздыхатели обманывали Холли. Отец обманывал ее. Даже мамочка обманывала ее. Она не может быть самым прекрасным созданием, когда-либо сотворенным господом богом, пока на свете есть сэр Остин Гавенмор.

Его красота была не смазливой слащавой личиной Эжена де Легге и даже не мальчишеским очарованием его оруженосца. Это была мужественная красота, мрачная и неотразимая, внушающая трепет и поклонение.

Густая косматая борода исчезла, перестав скрывать волевой подбородок, раздвоенный дьявольской ямочкой. Исчезли и колючие усы, обнажив чувственный изгиб губ, высеченных мастером-ваятелем для радостей поцелуев, других наслаждений, о которых Холли приходилось только догадываться.

Она наивно предполагала, что по возрасту Остин ближе скорее к ее отцу, чем к ней, но острое лезвие сбрило десятилетия. Более глубокой раны Остин не смог бы нанести, даже если бы воткнул кинжал в сердце Холли.

Схлынувшая с лица краска выдала ее потрясение, так как Остин обеспокоенно взглянул на девушку.

— Вы больны, миледи?

Да, больна! Ее терзает собственная глупость. Мучит подлое предательство собственного сердца. Слепит ярость, одновременно нелепая и несправедливая.

Холли захотелось броситься на позолоченную лучами солнца грудь мужа и заколотить по ней кулаками. Ей захотелось обхватить ладонями влажные выбритые щеки Остина и привлечь к себе для долгого жадного поцелуя в губы, таящие в себе манящее очарование.

Для того чтобы никаким своим действием не выдать охватившего ее безумия, Холли стремительно повернулась к Остину спиной. Но, даже до боли зажмурившись, она не смогла прогнать стоящий перед глазами образ рыцаря с развевающимися от ласкового ветерка, дующего с реки, темными густыми волосами, оттененными лазурью неба.

Остин взглянул на хрупкие плечи жены и ощутил, как его захлестнула волна раскаяния. Казалось, тронь ее пальцем, и она рассыплется на мельчайшие частицы, которые унесет ветер. Как бессердечно он поступил! Перед тем как бриться, ему следовало бы подумать, что злополучная красота его лица лишь острее заставит девушку почувствовать свое уродство.

  48