Особенно,... 
41 
Мужчина шагнул от решетки, но его ноги подкосились, и он снова рухнул в зеленые заросли жимолости. Длинные ресницы прикрыли глаза. В лунном свете его бледность была пугающей. Плед сбился, и Пруденс увидела темное пятно, залившее его белую рубашку.
Страх подстегнул ее к действию. Пруденс сорвала свой чепец и прижала его под пледом к ране.
— Глупец! Ты что, собирался стоять здесь всю ночь, истекая кровью до смерти? — резко спросила она.
— Эта мысль приходила мне в голову. Ты бы почувствовала раскаяние, когда Борис утром притащил бы мой хладный труп на переднее крыльцо?
— Нисколько! Хотя это могло бы испортить мне завтрак.
Девушка промокала рану, моля, чтобы он не чувствовал дрожи ее рук. Чепец, казалось, пропитывался кровью с ужасающей быстротой.
Себастьян пьяно икнул.
— Печальный конец прекрасного чепца. Он очаровательно смотрелся на тебе.
Себастьян вздрагивал от ее прикосновения, и девушка понимала, что отнюдь не спиртное делало его слова невнятными и ухмылку — глупой, а боль, которую он пытался скрыть за внешней бравадой.
Слезы подступили к глазам. Девушка опустила голову, не позволяя Себастьяну заметить их.
Он поднес кончик ее тяжелой косы к губам.
— Боль не так уж нестерпима. Пуля лишь поцарапала меня. Пороховой ожог болит сильнее, чем рана.
Пруденс не решалась встретиться с его глазами.
— Еще несколько дюймов, и это могло бы быть твое сердце.
— Такой опасности нет. Я оставил свое сердце здесь.
Его голос затих, и он спрятал лицо на изгибе ее шеи, тяжело навалившись на девушку.
— Мы должны найти для тебя безопасное укрытие.
Пруденс положила руку Себастьяна себе на плечо, поддерживая, чтобы он не упал. Вместе они забрались через высокое створчатое окно в гостиную.
Себастьян покачал головой, но едва не упал от сильного головокружения.
— Только не моя спальня. Там небезопасно. Триция имеет обыкновение наносить ночные визиты. — Он помахал руками, словно крыльями. — Как летучая мышь.
Пруденс сдерживала клокочущий в груди смех из страха уронить Себастьяна, иначе грохот его падения перебудит полдома. Девушка знала лишь одну комнату, посещением которой никто не утруждал себя. Ее спальня была всегда такой неизменно аккуратной, что даже горничные не заходили в нее без вызова.
Пруденс открыла дверь в комнату и почувствовала, как мокрый кошачий нос ткнулся ей в ногу. Она осторожно отодвинула котенка в сторону и помогла Себастьяну опуститься на свою смятую, еще не остывшую после сна, постель. Он зарылся лицом в одеяло, удовлетворенно вздохнув. Девушка мягко перевернула его на спину и отошла, чтобы зажечь свечу.
За своей спиной она услышала натужное сопение. Себастьян пытался расстегнуть застежку туфли. Пруденс быстро вернулась к кровати. Она поймала его, поддержав плечом, когда он начал съезжать на пол.
— Что ты делаешь?
— Мои туфли. Я не хочу вымазать твои чистые простыни.
Пруденс уложила его.
— Не будь глупым. Мне наплевать на простыни. Себастьян с упреком погрозил ей пальцем.
— Ты бы так не говорила, если бы их у тебя никогда не было.
Девушка опустилась на колени, чтобы снять с него туфли.
— Когда ты станешь хозяином «Липовой аллеи», — сказала она, стараясь придать своему голосу непринужденность, — то сможешь купить мне столько простыней, сколько мне будет нужно.
— С огромным удовольствием. Атласные простыни. Шелковые простыни. Ты когда-нибудь спала на китайском шелке? Спать на нем — это словно нежиться на облаке.
Жар залил щеки Пруденс. Она стеснялась поднять глаза на Себастьяна, опасаясь, что он сможет обнаружить в их глубинах греховные видения, вызванные его словами: переплетенные в жарком любовном объятии на воздушно-голубом шелке тела. Но ледяной поток смыл ее лихорадочное видение, когда она вспомнила, как Триция восторженно описывала свое новое приобретение в городской дом в Лондоне: восточная кровать, задрапированная китайским шелком.
Пруденс перебросила его ноги с пола на кровать, не обращая внимания на то, как он поморщился от боли.
— Никуда не ходи. Я сейчас вернусь.
Девушка прокралась по спящему дому на кухню. Найдя все, что ей было нужно, она поспешила в столовую. Пруденс порылась в буфете красного дерева и обнаружила стопку полотняных салфеток. Триция не обнаружит их пропажи. Имя человека, чей герб был вышит на этих салфетках, уже давно было предано забвению.
41 
