— Но ты же ее не убивала?
— Нет, даже когда она сама об этом попросила.
Энн ждала, что возвратится знакомое чувство вины, но оно не приходило.
Майкл долго держал ее в объятиях, и Энн слышала, как утихает его сердцебиение. Наконец он пошевелился.
— Пойду налью для нас ванну.
В душе у Энн шевельнулся страх.
— А что ты собираешься делать потом?
— Убить дядю.
Глава 20
Ворота стояли открытыми. И никакого признака, что где-то рядом находился привратник. Проходимцы редко медлят, когда в дело вмешивается полиция. Посаженные на цепь собаки неистово лаяли, словно понимали, что принесет с собой наступающий рассвет.
От быстрого бега конь под Майклом задохнулся и судорожно раздувал крутые бока, изо рта вырывались клубы белого пара. Он мотал головой, не желая входить в ворота.
Майкл тоже хотел бы повернуться и во весь опор нестись к Энн. Но вместо этого только пришпорил коня.
Графская усадьба выделялась темным силуэтом на фоне бледного рассвета. Окна мерцали, словно волшебные глаза. Майкл мрачно улыбнулся. Нет, его не застать врасплох. И никаких признаков: там полиция или уже отбыла.
Майкл не сомневался, что суперинтендант брезгливо отмахнется от правды. И слава Богу, он это сделает ради своих детей, внуков и будущих правнуков.
Что еще ему оставалось? Да, некто держал взаперти женщину, а еще раньше заставлял мальчика спать в гробу. Но ни то, ни другое преступление не представляло угрозы для общества. Магистрат никогда не осмелится осудить семидесятилетнего старика, чье состояние и имущество составляли основу благополучия Девоншира.
Он соскочил с лошади, которую позаимствовал в конюшне у Энн, и привязал поводья к набиравшему бутоны кусту. А когда поднимался по каменным ступеням, сознание смутно отмечало неровность плиты под сапогом, боль в паху и однообразное позвякивание его шпор. Парадная дверь оказалась открытой — ее больше не сторожил долговязый человек, который выдавал себя за дворецкого.
По спине побежали тревожные мурашки. Ни привратника, ни собак, ни дворецкого, ни слуг. Однако кто-то его все-таки поджидал. Майкл чувствовал его присутствие и словно бы видел пустые гробы на чердаке.
На стенах в золоченых рамах висели картины. Все сюжеты суровые, даже грозные. Вдоль широкой лестницы из красного дерева стояли папоротники в горшках. Они скрывали не убийцу, а того, кто его поджидал.
Майкл подумал об Энн, которая спала в своей старомодной кровати. Но спала ли она на самом деле? Женщина не проронила ни звука, когда он освободился из ее объятий и выпутался из прядей влажных от пота волос. Она плакала, когда он рассказывал ей о своем детстве. На губах остался привкус шоколада, но вкус Энн казался гораздо слаще.
Пришло запоздалое понимание: он не хотел умирать, а хотел остаться с этой женщиной. Хотел показать ей все, чему научился сам. Но холодное предчувствие подсказывало: мужчины редко обладают тем, чего желают. Револьвер оттягивал карман сюртука. Каблуки, как бы насмехаясь над ним, гулко отстукивали в высоком вестибюле: смерть, желание; смерть, желание…
Мускулы напряглись, когда он миновал открытую дверцу лифта и по бесконечному коридору направился к дверям кабинета. Путеводной нитью служила вереница электрических бра. Кто-то явно за ним наблюдал. Майкл почувствовал на себе взгляд и словно вернулся в прошлое.
Оказывается, по коридору шел не один, а три человека: мальчик, которому вскоре предстояло умереть, мужчина, ублажавший старую деву, и человек, который наблюдал за Майклом Стердж-Борном. Мальчик помнил все страхи, будто он жил не двадцать семь лет назад, а существовал сейчас. Ублажавшего женщину мужчину занимало, когда в дом провели электричество. До или после того, как граф похитил Диану? Может быть, старик боялся пожара от газового рожка? Боялся изжариться в аду? Неужели дядя в самом деле любил его мать? Под дверью кабинета виднелась полоска яркого света.
Майкл немного повременил, за спиной никаких шагов. Но некто третий присутствовал, панели коридора отражали его дыхание. Дерево трепетало в унисон с биением его сердца.
Майкл молил, чтобы любовь оказалась сильнее ненависти. Он взялся за ручку двери и медленно отворил створку из красного дерева.
Над головой сияла хрустальная люстра. Дядя ждал его за письменным столом. Позади с бесстрастным лицом, в строгой черной с белым ливрее стоял его цербер. Фоном обоим служил мраморный камин — голубое с желтыми язычками пламя очерчивало силуэты их фигур.