49 
— Это дом моего деда. Он тоже был профессором, как папа. Умер три года назад.
Ее взгляд устремился на портрет бравого юноши с загнутыми кверху усами.
— Это он? — спросил Ричард.
— Да, — ответила Эвелин. — Гостиная там.
Ричард прошел в комнату, в которой первозданная обстановка была так же бережно сохранена — два кресла вроде библиотечных, диван, обтянутый черной кожей, и ломберный столик перед ним. Наверное, весь этот антиквариат смотрелся бы мрачновато, если бы не нежно-розовые стены и не пена кружевных занавесок на широком окне.
Эвелин вошла в гостиную с вазой в руках, в которой уже красовались розы.
— Чай будешь? — спросила она, ставя вазу на пол в углу.
— Чай? — переспросил Ричард удивленно. Сейчас ему было совсем не до чая. — Подожди, Эви… Давай поговорим.
— Это очень важно, — улыбаясь глазами, повторила она ту фразу, которую он произнес днем, умоляя ее о встрече.
— В самом деле важно, — произнес Ричард с чувством. — Ты даже не представляешь как!
Эвелин пожала плечами.
— Хорошо. Только не стой посреди комнаты. Присаживайся. — И она указала на одно из кресел.
Ричард лишь сейчас осознал, что и впрямь стоит столбом в самом центре гостиной. Кивнув, он подошел к креслу и сел. Эвелин опустилась на диван.
— Знаешь, Эвелин… То есть Эви… Малыш… — Ричарду вдруг показалось, что ему никогда не набраться смелости начать этот разговор, и, обозлившись на себя, он кашлянул и заговорил увереннее: — Мне ужасно стыдно, Малыш, за то, что я исчез тогда столь странным образом. Я мог бы придумать сейчас какое-то оправдание своему поступку, но не хочу. В наших отношениях не должно быть лжи. Признаюсь честно: я подумал в тот момент, что не стоит обременять тебя своими нерешенными проблемами. Пусть уж лучше ты будешь жить, не ведая этого мрака…
Он замолчал, переводя дыхание.
— Считаешь меня слабачкой? — произнесла Эвелин холодно. — Думаешь, я безмозглая бабочка? Порхаю по жизни, не ведая и не видя страданий и лишений? Да, я могу произвести впечатление создания ветреного и несерьезного… Возможно, до недавнего времени именно такой я и была. Но это не означает, что…
— Умоляю, выслушай меня до конца, Малыш! — попросил Ричард, перебивая ее.
— Ладно. — Эвелин откинулась на спинку дивана и скрестила руки на груди.
Голубой камушек в пупке, удивительным образом подчеркивающий лазурь ее глаз, блеснул, как будто подмигнув.
Ричард не знал, свидетельствуют ли эти камни в пупке о несерьезности или ветрености, но был уверен, что обожал их как неотъемлемую часть этого, необыкновенного создания, его чудесной Эви.
— Слабачкой я тебя не считаю, милая моя, — сказал он мягко. — Я ведь говорю, что сильно сожалею о том, что уехал тогда, не поговорив с тобой. Я совершил ошибку, и еще раз прошу меня простить.
Эвелин вздохнула. Ее глаза на миг наполнились беспросветной тоской, но тут же вновь просветлели.
— Ладно, я тебя прощаю. По-моему, я уже сказала тебе об этом днем.
— Да, Малыш. Ты просто чудо. — Ричарду нестерпимо захотелось пересесть к ней на диван и заключить ее в объятия, но он напомнил себе, что не за этим сюда явился, и продолжил говорить, оставаясь в кресле: — Только твое прощение для меня не столь важно. Точнее, главная цель моего визита совсем не в этом. Я хочу поблагодарить тебя за все, что ты для меня сделала.
Эвелин изумленно округлила глаза.
— А что я для тебя сделала? Ричард покачал головой.
— Перевернула всю мою жизнь, подсказала, в каком направлении мне двигаться. Если бы не ты…
— Эй! Объясни, о чем ты говоришь! — потребовала Эвелин. — Или я решу, что схожу с ума.
— О своих проблемах. О семье, — ответил Ричард. — Если бы не наш с тобой разговор, я бы до сих пор жил в омуте своих обид и не знал бы, что нужен своей матери, сестре. Очень нужен…
Эвелин встревожилась, о чем-то догадавшись.
— У них что-то стряслось?
— Да. Маме недавно сделали операцию на сердце, а от сестры ушел муж.
Эви прижала руки к щекам, приходя в столь сильное волнение, будто речь шла не о чужой, а о ее собственной семье.
— Ужасно…
— Мама не рассказывала мне о своей болезни — не хотела расстраивать. А Сильвии солгала, что я обо всем знаю и даже предлагал приехать, но якобы она сама меня отговорила. — Теперь слова из Ричарда лились потоком. Он чувствовал себя грешником, явившимся на исповедь. — Я считал себя благородным и гордым, а на деле оказался последним негодяем: прикрываясь бог знает чем, освободился от обязанностей сына и брата. Если бы не ты, Эви, я по сей день так бы и жил. Я счастлив, что мы встретились, и бесконечно тебе благодарен.
49 
