Последние отзывы

  31  

— Я должен быть трезв как стеклышко, — с шутливо-строгим видом объясняет Максуэлл.

— Это еще почему?

— Потому что вызвался тебе помочь. Не исключено, что именно мне придется разряжать обстановку. Если, конечно, она накалится.

Он улыбается, а я в страхе думаю о том, что, если обстановка накалится, разрядить ее не сможет никто.

В блюз-клубе «Би-би кинг» довольно уютно. Светлые скатерти, лампы с небольшими желтыми абажурами, черные деревянные стулья. Останавливаюсь у самого порога, крепко сжимаю руку Максуэлла и обвожу зал внимательным взглядом. Мой отец выделяется из любой толпы. Очень высокого роста, широкоплечий, с густыми полуседыми волосами, папа, даже сидя, сразу привлекает к себе внимание. Его я обвожу лишь беглым взглядом, успевая отметить, что он не выглядит уставшим, и смотрю на его спутницу.

Какой только я не представляла ее: высокомерной прохвосткой, притворной кривлякой, обыкновенной женщиной, даже молодящейся красавицей! Но ничего подобного мое воображение не рисовало ни разу. Нина сидит, повернувшись вместе со стулом к сцене, и с восторженностью ребенка слушает выступление чревовещателя. Радость и изумление на ее лице настолько неподдельные, что даже я, хоть и невольно, скорее на подсознательном уровне, все еще отвергаю ее и готова приписать ей пороки, которых нет, — даже я сразу отмечаю в ней поразительную естественность.

Самое удивительное в том, что, когда чревовещатель говорит за куклу, Нина во все глаза смотрит именно на нее — деревянного человечка в клетчатой рубашке и вельветовых брюках. Кажется, что она верит, будто парнишка ростом фута в полтора разговаривает сам и общается со своим хозяином независимо от него. Бывает, женщины лишь прикидываются детски доверчивыми, что сразу чувствуется и немного отталкивает. А есть люди, которые до конца своих дней сохраняют способность верить в сказки. По крайней мере, искренне восторгаться чем-то удивительным. Нина на первый взгляд из таких.

Красива ли она? Молодо ли выглядит? Сложно сказать. В глаза бросается одно: она умеет очаровывать. С отцом они смотрятся, как ни больно это признавать, парочкой, которую связывают теплые чувства. Если не знать, что он на шестнадцать лет старше, то, глядя на них, вовсе не задумываешься о разнице в возрасте.

Что говорит чревовещатель, я не слушаю. Но замечаю краем глаза, что кукла протягивает руку в сторону Нины.

— Меня? — спрашивает она, прижимая ладонь к груди и приподнимаясь со стула.

— Конечно тебя, — отвечает кукла. — Я ведь к тебе обращаюсь.

— Меня зовут Нина.

— Нина! А меня Фрэнк. Как настроение, Нина?

— Очень хорошее!

Я смотрю на Нину как зачарованная. Она ничуть не кривляется, немного смущена, но отнюдь не тем, что на нее сейчас устремились взгляды всех присутствующих, а тем, что Фрэнк обращается именно к ней.

Максуэлл прикасается к моему локтю.

— Это она? — вполголоса спрашивает он.

Молча киваю. В эту минуту к нам подскакивает официантка в белой шелковой рубашке, черных брюках и черном жилете.

— Здравствуйте! Столик на двоих?

Отец поворачивает голову, замечает меня и машет нам рукой.

— Нет, спасибо, — говорю я официантке. — Нас ждут.

Еще сильнее сжимаю руку Максуэлла, наверное причиняя ему боль, и мы идем между столиков почти к самой сцене, где сидят папа и Нина.

— Мне страшно, — бормочу я Максуэллу, настраиваясь на то, что сейчас надо приветливо улыбнуться и завести речь о каких-нибудь совершенно не интересующих меня вещах: о смочившем землю дожде, об этом клубе или о чревовещателе, хоть этих кукольников, если начистоту, я совсем не люблю.

— Я с тобой, — уверенно и с нежностью отвечает Максуэлл, и тут сильнее, чем когда-либо прежде, я чувствую, что и в самом деле не одна.

— Здравствуйте! — как могу радостно, восклицаю я, останавливаясь сбоку от отцовского стула.

— Добрый вечер! — спокойно и приветливо говорит Максуэлл.

Папа поднимается и обнимает меня.

— Привет, золотце!

Мы с Максуэллом садимся на свободные места, и наступает самая тяжелая минута: я должна посмотреть Нине в глаза, отцу следует представить нас друг другу. Потом я познакомлю их с Максуэллом. Я сглатываю слюну, незаметно вздыхаю и поворачиваюсь к Нине.

Что потрясает меня больше всего, так это отражение в ее взгляде моих собственных чувств: она растеряна не меньше, может даже больше, и не знает, понравится ли мне, не думает об этом, потому что слишком волнуется.

  31