Особенно,... 
99 
Люди говорили, что это нечеловеческий вой, но они ошибались. Этот звук свойствен человеку. Стихийный, первобытный вой.
Ева крепко потерла кулаками глаза.
Боже, она ненавидела больницы. Ненавидела воспоминание о том, как очнулась в больнице с потерей памяти. Ее память и раньше была невелика, а теперь от нее почти ничего не осталось. Она испарилась.
Запах ее собственного страха. Незнакомцы, склонившиеся над ней.
«Как тебя зовут? Что с тобой случилось? Где ты живешь?»
Откуда ей было знать? А если бы она вспомнила, если бы ее разум не скрыл от нее прошлое, как она могла им объяснить?
Чтобы ее вылечить, они сделали ей больно. Это она тоже запомнила. Ей вправляли кость, зашивали множественные разрывы и повреждения, оставшиеся у нее внутри от многочисленных изнасилований. Но они так и не узнали тех тайн, которые ее разум скрыл за выстроенной в памяти стеной.
Они так и не узнали, что этот ребенок на больничной койке убил своего отца в припадке безумия. И выл человеческим голосом.
– Даллас!
Она заставила себя вернуться в настоящее, но так и не обернулась.
– Я еще ничего не знаю.
Пибоди подошла к ней. Через застекленное смотровое окошко Ева видела, как бригада хирургов работает над Бобби. И зачем, подумала она, в подобных местах устраивают смотровые окошки? Почему хотят, чтобы люди видели, что они делают в этих комнатах?
Причиняют боль, чтобы вылечить. Зачем на это смотреть? Разве мало воображения? Неужели нужно еще и видеть пятна крови, слышать едва уловимое гудение аппаратов?
– Иди узнай, что там у Бакстера, – сказала Ева. – Мне нужны любые свидетельские показания, какие у него есть. Имена свидетелей. Хочу проверить лицензию таксиста. А потом отошли его и Трухарта. Пусть доставят запись в лабораторию. Ты оставайся с Заной. Попробуй выжать из нее хоть что-то.
– Приставить часовых к его палате? Когда они закончат.
– Да.
«Надо быть оптимисткой, – напомнила себе Ева. – Когда они с ним закончат, его отвезут в палату, а не в морг».
Оставшись одна, она заставила себя смотреть. И спросила себя, какое отношение имела девочка – та, которой она была, девочка, лежавшая примерно в такой же комнате, как эта, за стеклом, – к тому, что происходило сейчас?
Из дверей выбежала медсестра. Ева схватила ее за рукав.
– Как он?
– Держится. Доктор скажет вам больше. Членам семьи полагается ждать в приемном покое.
– Я не член семьи. – Ева достала свой жетон. – Ваш пациент – важный свидетель по делу об убийстве. Я должна знать, выживет ли он.
– Шансы есть. Ему повезло. Если можно так сказать про человека, попавшего под такси за пару дней до Рождества. Сломанные кости, ушибы мягких тканей, разрывы. Внутреннее кровотечение мы остановили. Он стабилен, но нас беспокоит рана на голове. Вам следует поговорить с доктором.
– Его жена в приемном покое с моей напарницей. Надо ей сказать.
– Вот идите и скажите.
– У меня свидетель на операционном столе. Я буду ждать здесь.
Раздражение промелькнуло на лице медсестры, но она махнула рукой.
– Ладно, я об этом позабочусь.
Ева осталась у дверей. До нее доносился гул голосов из приемной, царивших у нее за спиной: писк пейджеров, топот ног, спешащих кому-то на помощь. Мужчину везли в инвалидной коляске, а он пьяным, заплетающимся голосом распевал «Счастливого Рождества». Вот провезли мимо женщину на каталке, кто-то плакал, кричал, завывал ей вслед. Пробежал санитар с ведром, из которого несло рвотой.
Кто-то хлопнул ее по плечу, и она повернулась. Ее обдало неописуемой вонью самогона и скверных гнилых зубов. Обладатель этого смертоносного дыхания был одет в грязный костюм Санта-Клауса с белой бородой, отклеившейся возле одного уха.
– Счастливого Рождества! Хочешь подарок? У меня есть для тебя подарок прямо здесь!
Он схватился за ширинку и вытащил член. Видимо, еще до того, как напиться в стельку, он успел расписать свое орудие как палочку-леденец.
Ева изучила красно-белые полосы.
– Ой, какая красота! Выглядит соблазнительно. Жаль, у меня нет для тебя подарка. Хотя погоди, есть.
Его широкая улыбка угасла, когда она достала жетон.
– Да ладно тебе! Брось!
– А знаешь, почему я не бросаю тебя в кутузку за непристойное и похотливое поведение, за непристойное обнажение, – кстати, раскраска неплохая, – а заодно и за гнусную вонь изо рта? Я тебе скажу: потому что я занята. Но если я вдруг решу, что не так уж сильно занята, ты встретишь Рождество в вытрезвителе. Так что сгинь!
99 
