136 
Оберегая поврежденную лодыжку, он проковылял через гостиную к бару, наобум выхватил бутылку, отвернул пробку и присосался к горлышку… Коньяк. Дрейк содрогнулся, глотнул кислорода и снова хлебнул коньяка.
Мертва. Королева мертва.
Дрейк нервно хихикнул, всхлипнул. Как это могло случиться? Почему это случилось? Если бы он не убрался до того, как вернулась Джулия…
Не имеет значения. Голова кружилась, и он приложил ладонь ко лбу. Единственное, что имеет значение, это то, что его никто не видел. Пока он сидит тихо, пока играет по-умному, все будет отлично. Даже лучше, чем отлично. У Евы не было времени изменить завещание.
Он – богач. Он – шишка. Дрейк поднял бутылку в свою честь, но тут же выронил ее и бросился в ванную. Вцепившись в унитаз, он изверг из себя тошноту и страх.
Мэгги Касл позвонил какой-то репортер и спросил, что она чувствует по поводу убийства Евы Бенедикт и какие будут комментарии.
– Мерзкий слизняк! Сукин сын! Я сдеру с тебя шкуру за подобные шуточки. – Мэгги бросила трубку и вернулась к своим делам. Ей предстояло просмотреть кучу сценариев и контрактов, ответить на телефонные звонки… – Подонок, – коротко заметил она, недовольно покосившись на телефон.
В животе заурчало. Мэгги умирала от голода и без всяких угрызений совести совершила бы убийство ради хорошего ростбифа. Однако ей предстояло влезть в платье десятого размера, за которое она выложила три тысячи долларов, а до церемонии вручения «Оскаров» оставалось меньше недели.
Мэгги разложила перед собой три цветные фотографии и уставилась на лица знойных красоток. Надо решить, какую из них предложить на роль в новом фильме. А ведь роль создана для Евы, со вздохом подумала Мэгги. Если бы Ева была лет на двадцать пять моложе… Черт побери, даже Ева Бенедикт не может оставаться вечно молодой.
Когда открылась дверь, Мэгги даже не подняла глаз.
– В чем дело, Шейла?
– Мисс Касл… – Шейла вцепилась одной рукой в ручку двери, второй – в дверной косяк. – О боже, мисс Касл.
Ее дрожащий голос заставил Мэгги вскинуть голову. Узенькие очки сползли на кончик носа.
– Что? Что случилось?
– Ева Бенедикт… Ее убили.
– Чушь собачья! – Охваченная гневом, Мэгги вскочила с рабочего кресла. – Если снова позвонил этот мерзавец…
– Радио, – выдавила Шейла, вытаскивая из кармана бумажную салфетку. – Только что передали по радио.
Все еще кипя от гнева, Мэгги схватила пульт и нацелила его на телевизор. Шла новостная программа. Диктор с экрана произносил невероятные слова:
– Голливуд потрясен смертью Евы Бенедикт. Сегодня днем великая кинозвезда была найдена убитой в своем поместье.
Не отрывая глаз от экрана, Мэгги упала в кресло.
– Ева, – прошептала она. – О господи, Ева.
Запершись в своем кабинете, Майкл Дельрико пристально вглядывался в мелькающие на телеэкране фотографии. Ева в двадцать лет, веселая, жизнерадостная. В тридцать, великолепная, чувственная.
Он не мог пошевелиться. Не мог произнести ни звука.
Ушла. Умерла. Все кончено.
Он мог дать ей все, включая жизнь. Если бы она его любила, если бы верила в него, доверяла ему, он смог бы остановить это. Но она его презирала и ненавидела. Она его отвергла. И поэтому мертва. И даже после смерти она смогла погубить его.
Глория лежала в затемненной спальне с прохладной гелевой маской на распухших глазах. Валиум не помогал. Вряд ли поможет хоть что-нибудь. Ни таблетки, ни хитрости, ни молитвы ничего не исправят.
Ева была ее лучшим другом. О, если бы можно было стереть воспоминания.
Конечно, она обижалась, злилась, боялась, но она никогда всерьез не желала Еве смерти. Она не хотела, чтобы все кончилось вот так.
Ева мертва. Из-под успокаивающей маски струились слезы. Глория размышляла, что теперь будет с ней.
В своей библиотеке, окруженный любимыми книгами, Виктор слепо смотрел на запечатанную бутылку «Ирландского тумана». Виски, настоящее ирландское виски – самый надежный способ напиться.
Он хотел напиться, напиться так, чтобы не думать, не чувствовать, не дышать. Сколько времени нужно оставаться мертвецки пьяным, чтобы потом не чувствовать боли? Одну ночь? Одну неделю? Один год? – спрашивал себя Виктор и знал, что, даже если он обречен еще на десять лет жизни, он никогда не переживет эту боль.
Ева. Только Ева могла бы остановить ее. А он никогда больше не обнимет ее, не услышит ее смех, просто никогда больше не будет с ней.
136 
