3 
– Всего один? Я думала, больше. Впрочем, не все ли равно? Главное, что ты на это способна. – Вивьен глотнула кофе. – Я и представить боюсь, что добровольно напяливаю на себя парашют, сажусь в самолет, он взлетает и... – Она зажмурилась и втянула голову в плечи. – Брр! Неужели тебе не было страшно?
– Страшно, конечно, было. Но вышла я сама, только не из самолета, а из вертолета, – ответила Роберта, с невозмутимым видом намазывая на тост джем. Завтракать по-английски, как коренная лондонка Вивьен, давно стало для нее занятием привычным и весьма приятным.
– Что значит «вышла сама»? – удивленно поинтересовалась Вивьен.
– Некоторых перворазников – тех, кто делает первые прыжки, – в момент, когда звучит команда «пошел», охватывает неуемный страх, и, если они замешкаются либо передумают прыгать, инструктор им помогает, – преспокойно объяснила Роберта.
Рука Вивьен с тостом застыла в воздухе.
– Каким образом? – спросила она.
– Пинком, конечно, – столь же ровным голосом ответила Роберта.
– Хочешь сказать, их выпихивают насильно? – исполненным ужаса голосом произнесла Вивьен.
– Когда иначе нельзя – да. Понимаешь, парашютистов выбрасывают не где попало, а в определенной точке, то есть они должны отделиться от самолета или, допустим, вертолета, вовремя, чтобы не улететь бог знает куда. – Роберта усмехнулась. – Да не смотри ты на меня такими глазами! Я вышла сама, говорю же.
– А что потом? – глядя на нее неотрывно, будто на скелет динозавра в Музее естественной истории, спросила Вивьен.
– Падаешь в бездну, спустя три секунды слышишь хлопок над головой...
– Парашют раскрывается?
– Ага. А дальше – такая благодать, какой на земле не купишь ни за какие деньги. – Роберта мечтательно прикрыла бархатно-черные глаза, во взгляде которых дивным образом смешивались вызов, отвага и почти детское лукавство. – Ты как будто не ты, а сверхсущество, что не знает ни забот, ни тревог, ни обид... Говорят, после первого прыжка некоторые не совсем понимают, что произошло, и ничего не могут вспомнить, а мне и теперь как дважды два мысленно перенестись в те минуты.
Мгновение-другое Вивьен смотрела на подругу молча, потом полюбопытствовала:
– А приземлилась ты удачно? Я слышала, если забудешь сжать – или, наоборот, расставить? – ноги, приключение может закончиться переломом.
– Ноги перед самой землей надо свести и полусогнуть. – Роберта рассеянно провела пальцами по спинке Шустрика. – Я, слава богу, приземлилась благополучно. Упала на траву и уставилась в синеву над собой. Погода стояла ясная, небо было немыслимо глубокое и чистое – хоть черпай кружкой и пей... Такие дни – праздники... «которые всегда с тобой». – Она грустно улыбнулась. – Как у Хемингуэя, помнишь?
Вивьен наморщила веснушчатый нос и покачала головой.
– Не-а. Я вообще не люблю Хемингуэя. Как-то пыталась прочесть «Острова в океане», но хватило меня страниц на сорок. Предпочитаю авторов посовременнее. А про что в нем, в этом «Празднике»?
– Про то, как молодой Хемингуэй жил с первой женой в Париже и начинал писать.
Вивьен скривила рот.
– Значит, начало прошлого века. Написано как пить дать скучно. Нет, я такое не читаю. Хотя название мне нравится.
Роберта рассеянно кивнула, почти не услышав, что сказала подруга. Хемингуэй... Всякое упоминание о нем неизменно наводило ее на мысль о другом писателе, их современнике, человеке, про которого она запрещала себе думать и вспоминать. Об ирландце Джеффри О’Брайене.
Подобно Хемингуэю, начинал О’Брайен с репортерства. Писал не про то, что модно и продаваемо, а про голую, порой неприглядную правду жизни, стремясь раскрыть читателю глаза на беды сегодняшнего дня, в какие, дабы не ныла от боли душа, проще не вникать вовсе. С юных лет, вместо того чтобы жить весело и без забот на отцовские денежки, Джеффри О’Брайен всерьез задумался о судьбе родной Ирландии, и еще студентом в самые лихие времена не раз бывал в неспокойном Ольстере. А в двадцать три года снял квартиру в Дублине и, отказавшись от работы в газетах, сосредоточился на литературном творчестве.
Волевой, мужественный, с прекрасными манерами, но простой в общении и при этом любитель умно пошутить и от души посмеяться, он воплощал в себе все, что могло восхитить и покорить воспитанную в интеллигентной американской семье, наполовину итальянку, вечного бунтаря и поборницу справедливости Роберту Лоуренс. Нет, были и на земле радости, сравнимые с первым и единственным в жизни парашютным прыжком, причем куда более сладкие... и вместе с тем непереносимо горькие. Увы, их тоже не продавали за деньги. Впрочем, купленное счастье Роберту нимало не грело бы.
3 
