Сон бежит от меня, а ты спишь рядом со мной. И продолжаешь спать при свете лампы, которую я только что зажгла, – свет Психеи тебя не будит. Снится ли тебе что-нибудь? Нет. Я не вижу на твоей щеке, на твоём лбу вздрагивания кожи от теней, пробегающих, словно струйки прозрачной воды, – верный признак того, что в самую глубину твоего «я» проскальзывает быстрый сон… Тебе ничего не снится, когда я с тобой. Можно подумать, что ты этого не хочешь. Как хорошо ты защищаешься! В этот час я в мыслях брожу вокруг тебя, словно вдоль стен наглухо запёртого замка. Как к тебе пройти? Какую брешь пробить в твоём лбу без единой морщинки? Говори, ненасытный рот, и поведай мне во сне то, о чём ты умалчиваешь при свете дня! Скажи мне, что таят твои вкрадчивые улыбки хищника, который только что чем-то поживился и довольно облизывается… Я часто видела у тебя глаза, вдруг становящиеся такими пустыми, бледными и огромными, как морской залив без единого судёнышка…
Склонившись над тобой, я придерживаю рукой кружево своей ночной рубашки, которое могло бы тебя коснуться, и едва дышу. Ну неужели ты не слышишь, как гудит моя растревоженная мысль, разбиваясь о сомкнутые раковины твоих неслышащих ушей, о твои бесчувственные ноздри и губы?
Прошло то время, когда я с улыбкой восхищалась твоим сном. Я могла читать и думать, о чём хотела, рядом с тобой, спящим, ты был мне желанен, как чудесные фрукты, высыпанные на моё ложе: я забывала о тебе, потом вновь к тебе возвращалась, и ты не был для меня более ценен, чем всё остальное моё достояние.
Что-то пробежало между нами и всё это отравило – любовь или только её длинная тень, которая шагает впереди любви?.. Ты уже перестал быть для меня светящимся и пустым…
Я поняла, какая опасность подстерегала меня в тот день, когда я начала презирать то, что ты мне давал: весёлое радостное наслаждение, после которого наступала удивительная лёгкость, но я не испытывала благодарности. Это было неукротимое наслаждение, сродни голоду или жажде, и столь же невинное, как они… Однажды я принялась думать обо всём том, чего ты мне не давал: я вошла в зону той холодной тени, что шагает впереди любви.
И вот я, униженная, выслеживаю его сон. О сокровище рассыпанных на моём ложе фруктов, может ли быть, что я пренебрегаю тобой, потому что начинаю тебя любить? Может ли быть. Красота, что я предпочитаю твою душу, даже если она недостойна тебя?
Значит, теперь появились слова: ревность, предательство, верность, – которые очерняют сияние твоего имени, Красота…
Я снова потратила всю ночь, чтобы вглядываться в тебя, в тебя, которым я гордилась, который был моей прекрасной, но нелюбимой добычей. Увы! Я тебя больше не вижу, я только думаю о тебе. Я чувствую, что разрастающаяся тень любви скоро накроет меня целиком, и я стану ещё более жалкой, и мысли мои будут вертеться вокруг таких ничтожных вещей, как: «Любит ли он меня? Предаёт ли он меня? Пусть небо устремит все его мысли ко мне!..»
Я не обманываюсь на твой счёт – ещё нет. У меня даже достанет сил бросить тебя, если я этого пожелаю. Ты медленно проснёшься – я так хорошо знаю, как поднимаются твои веки, обнаруживая тоненькую полоску глаза, такую же невнятную, как полоска света на горизонте, предвещающая рассвет… Если бы ты проснулся один, без меня, ты, конечно, взял бы в руку эту ленту из моей ночной рубашки… Ты бы больше не слышал по утрам мою песню, всегда одну и ту же, которую я пою для себя, а до тебя сквозь закрытую дверь доносится мой низкий, очень низкий голос…
Нет. Я остаюсь. Здесь, на краю моей бездны, меня удерживает лишь тупой героизм. Я остаюсь. Спи, пока я бодрствую и спокойно воображаю себе свою самую прекрасную судьбу: милосердную смерть, которая запечатлела бы навеки тебя, недвижимого в непроницаемом сне, как образ моей новой любви.
– Нет… а я другого мнения.
Я сказала только это, ни слова больше. Он вежливо молчит, а я смотрю на море, на островки, кажущиеся пятнами на его глади. Мы не ссорились – не из-за чего да и не о чем. Я не сказала ни слова больше, но этого было достаточно, чтобы обоим показалось, что мы расстались…
У наших ног простирался узкий песчаный пляж, ещё сырой, огибающий множество скал, источенных волнами и окаймлённых понизу полоской мелких синих ракушек. Был час отлива, и вода, отступая, обнажала лысые камни. Куда ни кинешь взгляд, нигде нельзя было обнаружить ничего, что нарушало бы гармонию этого бретонского пейзажа или уродовало его, – ни грозовой тучи в небе, ни гривы водорослей на мели, ни остова лодки на берегу, ни строения, кроме дома Жана, серого, приземистого, окружённого с одной стороны посаженной рощей, а с другой – полем красной герани и тощим лугом, спускающимся к пляжу и расцвеченным шиповником, розовой гвоздикой, высохшей, но сохранившей запах, и утёсником, шелестящим под ветром.