49 
Дик покачал головой. На этом он спотыкался каждый раз. Предложить что? Что-то конкретное, серьезное? Убедить, что нельзя прятать свою неповторимую индивидуальность, с которой все ее искусственно созданные образы не идут ни в какое сравнение? Но Дик тут же одергивал себя, признавая, что он не психолог и не может судить об этом со знанием дела. Хотел влезть человеку в душу, когда они оба не знали, что из этого получится.
Но что же в таком случае делать?
Он не был связан с Джулией никакими обязательствами, не обещал «любить, уважать и беречь». В каком-то смысле он вел себя эгоистично, пытаясь заставить ее отказаться от того, что устраивало ее и в чем она чувствовала себя вполне комфортно. При этом он не знал, что предложить взамен, разве только попробовать, получится ли что из их отношений. Но кто мог знать о результатах заранее?
Растянув губы в дружеской улыбке, Дик вышел на веранду с подносом, на котором стоял завтрак Джулии.
Но, черт возьми, он хотел видеть ее раскованной, хотел, чтобы она предстала перед ним обнаженной духовно, эмоционально и, конечно, физически. Хотел убедиться, что им будет хорошо вместе – так, как он думал.
Под аккомпанемент легкой болтовни Дика Джулия принялась за еду. Позавтракав, она встала и понесла поднос в кухню. Дик поплелся за ней как побитый щенок, размышляя о том, вынесет ли он, если Джулия вернется к прежней жизни. И сможет ли он жить, как жил раньше, изо дня в день думая о ней и о тех мужчинах, для которых она постоянно меняла свой облик.
– В доме стало очень приятно, гораздо лучше, чем когда мы приехали сюда, – заметила Джулия, опуская грязную посуду в раковину.
Дик кивнул и обвел глазами помещение. Выскобленный, покрашенный и сияющий чистотой коттедж обрел радостную свежесть, которую всегда поддерживала его покойная мать. Но почему-то вместо того, чтобы дать Дику ощущение знакомого домашнего уюта, это вызывало у него беспокойство. Дик воспринимал обновленный дом своих родителей как что-то неестественное, надуманное и даже неуважительное. Как будто с уходом матери дом должен был уйти вместе с ней. В этом не было никакой логики, но Дик не мог избавиться от ощущения, что обновление коттеджа каким-то образом оскорбляло память о матери.
– Дик… – Джулия ополаскивала чашку, стоя у раковины спиной к нему. Что-то в ее тоне заставило его подойти к ней ближе. – У твоей мамы здесь были какие-то мелочи, наверное.
– Мелочи? – Дик напрягся, догадываясь, что она имеет в виду.
– Ну да, разные безделушки. Я не знаю, может, керамика, вазы, твои рисунки или раковины, которые вы находили на берегу. Хоть что-нибудь. – Джулия поставила вымытую чашку в сушку, повернулась и показала рукой на стену. – На этих полках, наверное, что-то стояло при ее жизни. А сейчас дом выглядит как будто… нежилым.
Дик сложил руки на груди.
– Мама еще до болезни убрала все перед тем, как мы уехали отсюда в конце сезона. Чтобы не пылилось. И потом, здесь водятся мыши, мог залезть кто-то.
Он повернулся, чтобы уйти на веранду, надеясь, что Джулия оставит эту тему.
– Давай достанем хотя бы часть из них и расставим по разным местам. Это очень украсит дом. Мы вложили в него столько труда, хотелось бы придать ему более нарядный вид.
Дик остановился в дверях. Каждый год в начале лета все эти безделушки, дорогие сердцу его матери, вынимались из коробок и занимали свои привычные места. А в сентябре снова убирались – до следующего сезона. Вся история этого дома, история его жизни, отраженная в поделках из дерева, в керамике, в восковых фигурках и еще Бог знает в чем, хранилась в тех чертовых коробках.
Он не хотел вынимать их оттуда. Не хотел, чтобы они напоминали ему, как выглядел дом, когда его мать была жива. Но ее уже нет, зачем же делать вид, что все осталось по-прежнему?
– Нет смысла, – жестко сказал Дик. – Мы уедем отсюда через неделю.
Джулия подошла к нему и дотронулась до его руки. Дик почувствовал тепло ее пальцев через рукав фланелевой рубашки и едва удержался, чтобы не отдернуть руку.
– Дик, у моей мамы болезнь Альцгеймера. Она уже не узнает меня. Но каждую неделю я пишу ей длинное письмо, которое ей читает медсестра. Мне кажется, что я буду продолжать писать ей эти письма даже после ее смерти. Это поможет мне думать о ней как о живой.
Джулия говорила с трудом, голос ее, обычно легкий, мелодичный, звучал сейчас глухо. Дика тронула ее эмоциональность, и он бы хотел поддержать в Джулии это состояние. В этот короткий момент она сказала ему о себе больше, чем за всю неделю, что они прожили здесь. Но он не мог. Только не на эту тему.
49 
