Особенно,... 
96 
Щелк.
Предохранитель. Винтовку опустили. Сол поднял глаза и увидел женщину. Чуть старше, чем он, длинные черные волосы стянуты на затылке, одета в армейский камуфляж. Смотрит пристально, глаза черные и не выражают ровным счетом ничего. Сол встретился с ней взглядом. Но секундой позже она исчезла из зоны видимости. Позади него захлопнулась дверь — прежде, чем он успел повернуть голову.
Кто-то перевязал ему ноги длинными полосами какой-то матерчатой ветоши. Ботинки исчезли. Он медленно начал разматывать повязку на левой ноге, и ступня тут же начала пульсировать болью. Так, теперь правую. Обе распухли, и кожа была совершенно бесцветной; ногти на пальцах правой ноги отслоились. Он поднял одну ногу обеими руками и со всеми возможными предосторожностями опустил ее на пол. В следующее мгновение ему показалось, что он попал в медвежий капкан и что ступню ему вывернули и раздробили. Он поднял ногу и стал ждать, пока стихнет боль. Он лежал в темноте, в полудреме, и вопросы реяли над ним, как воздушные змеи, на недосягаемой высоте: насколько далеко? С какого времени? Как долго?
Он уже давно понял, что умирает, один и очень далеко от дома, но он ошибся. Будущее для него по-прежнему существовало. Неправда, все неправда.
Окон в хижине не было, если не считать отверстия в крыше, положенной на мощные деревянные стропила: крыша, судя по всему, была дерновая. Над головой у него сиял солнечный луч, и ему вдруг очень захотелось пить, и голова пошла кругом. Ноги у него так и остались неперевязанными. С прошлой ночи, сказал он себе. А до того были перевязаны бог знает сколько ночей подряд. Его сюда принесли, где бы это самое «сюда» ни находилось. Его нашли, и, вероятнее всего, в тот же вечер, когда он спустился в кратер. Если бы его не нашли в тот же самый вечер, за ночь он бы наверняка умер. Тоже вопрос. Он снова уснул.
Он проснулся от запаха застоявшегося дыма. Перед ним стояли четыре человека. Трое были одеты в камуфляж, как и та женщина; у тех двоих, что помоложе, густые длинные бороды. Третий, в возрасте, был плотный и краснолицый. И со спокойным выражением на лице смотрел на Сола. У всех троих были короткие автоматы.
Четвертый держался сзади. Он явно был старше прочих, но насколько старше, этого Сол понять не мог. У него была допотопная винтовка, ствол которой доходил ему почти до плеча. Волосы с проседью, коротко подстрижены, нос крючковатый, и сходство с хищной птицей еще усиливается оттого, что глаза практически совсем не моргают. Он ниже ростом, чем эти двое молодых людей, которые вполне годились бы ему во внуки. Когда он подошел поближе, Сол даже в сумеречном здешнем полусвете увидел, что глаза у него пронзительно-голубые. Сол попытался приподняться на своем ложе, но потом беспомощно развел руки в стороны. Старик следил за его усилиями, и Сол тут же вспомнил вчерашнюю женщину. У нее по глазам тоже невозможно было понять, о чем она думает. Старик что-то сказал на незнакомом языке, сначала обращаясь к Солу, потом, вполголоса, к старшему из троих, который кивнул головой и, театрально выдохнув, присел рядом с ложем. Глаза у него сузились, губы зашевелились. И, мало-помалу, он вылепил три слова:
— Я есть Америка.
Сол смотрел в нависшее над ним круглое лицо. Выражение на лице было выжидательное. К собственному удивлению, Сол понял, что слова знакомые. Я есть. Америка. С ним пытались говорить по-английски. Прежде чем он успел собраться с мыслями, чтобы ответить на эту иноязычную фразу, старик заговорил опять:
— Ты есть Америка?
Они стали пробовать понять друг друга, под пристальными взглядами трех автоматчиков. Под «Я есть Америка», догадался Сол, этот человек имел в виду, что он был в Америке, либо же — что он говорит «по-американски». А «Ты есть Америка?» — вопрос о том же самом, обращенный к Солу. Потом человек ударил себя в грудь и представился. Звали его «Дядя Америка». Дядя Америка улыбнулся этой маленькой победе над взаимонепониманием.
Остальные трое улыбаться не спешили; а те, что помоложе, с нескрываемым нетерпением ждали окончания всех этих прелиминарий. Старик отступил в тень и поставил свою длинную винтовку прикладом на землю. Слова, которыми перебрасывались Сол и Дядя Америка, были слабо связаны между собой, и по мере того, как эта запинающаяся на каждом шагу цепочка полупониманий заводила их в очередной порочный круг, из которого приходилось выбираться, чтобы попробовать выйти на те же самые смыслы с какой-нибудь другой стороны, напряжение в хижине нарастало. Когда Сол кивал в знак того, что он понял, Дядя Америка улыбался во весь рот, в полном противоречии с настроением своих соратников, а когда Сол начинал говорить сам, он слушал, разинув рот, наморщив лоб и явно изо всех сил пытаясь сосредоточиться. Сол начал подозревать, что человек этот, мягко говоря, простоват.
96 
