Последние отзывы

  94  

Если б знать…

Знакомый гул нарастал вокруг. Одиссей зажмурился — но гул внезапно отступил перед вопросом рыжей девчонки, которой было наплевать на всех Геракловых возниц и Протесилаев из Филаки, вместе взятых:

— А ты, богоравный Одиссей? Небось тоже рвешься в ванакты? Жаркое одолел, глядишь, и с престолом управишься?

Пенелопа откровенно дерзила, но дерзость была щитом для обиды. Малым щитом; не укрыться.

— Я? ванактом?!

— В приданое трон получишь. Хвостом к Елене! — гневно фыркнула девушка, нимало не заботясь бредовостью идеи.

— Да провались она пропадом, ваша Елена! Помешались на ней… Молятся на старуху! храмы возводят!.. придурки!..

Слезинка растерянно покатилась по щеке дочери Икария, смывая веснушки. Бледная-бледная щека; чистая-чистая слезинка. Чуть слышный шепот:

— Ты… ты… она же красивая… самая!.. она же богиня…

— Говорю ж: помешались! Самая! рассамая… Не знаю, не разглядел. У меня от вашей Елены голова болит. А от тебя — выздоравливает!

Бледные щеки вспыхнули пожаром.

— Так ты что же, парень, не жених? — Икарий подавился яблоком.

— А вам без меня женихов мало? Спарта по швам трещит, а им еще подавай! хотите, эфиопа подарю?!

— Ты это… — не удержался старший сын хозяина. — Ты, понимаешь… а зачем тогда приехал?

— Зачем? — Одиссей подумал. Честно развел руками. — Не знаю! Меня и папин дамат пытал: зачем? что, без тебя не женятся? Понимаешь, Пенелопа, я сумасшедший… я, наверное, к тебе ехал…

Боги не смеются так на Олимпе, как рассмеялся веселый Икарий. Он хохотал долго, до слез, утираясь ладонью, вкусно булькая, хрюкая, брызжа слюной — глядя на него, заулыбались все. Пенелопа сидела потупясь, но щит был мал, и без труда виделось: рада.

Счастлива.

— Вот ведь дитя неразумное! — гаркнул Икарий, отсмеявшись. — Вот тебе и жених! Только не Еленин! А Пенелопчик сразу: дуться, обижаться… То-то я гляжу: он у тебя и герой, и спаситель, и красавец чище Ганимеда, а явился — слова доброго пожалела! Эх, молодо-зелено…

Совершенно пунцовая от смущения Пенелопа краем глаза покосилась на улыбающегося Одиссея. И уже открыто, не таясь, показала язык: острый, розовый.

Ну что ты с ней будешь делать?!

* * *

Костер отбежал назад, присел на корточки, став маленьким, встрепанным, еле заметным. Лишь отблески бродили вечерней долиной, пугая уток в камышах; да еще неслось над дремлющим Эвротом, на крыльях хмельного ветра:

• — Налей-ка, братец, вина мне в кубок,
• Помянем прошлых, усопших пьяниц -
• Пускай в Эребе теням безгласным
• Легко икнется от нашей песни!.. 

Эвриклея со стряпухой отстали, не мешая молодежи сумерничать. Говорили о всяком; больше — о Елене. Само получалось: начнешь о пустяках, а выйдет — Елена. Новый Еленин пеплос. Новая прическа. Елена играет на кифаре: лучше всех. Скульптор приезжал, из Коринфа — Елену ваять собрался, для храма. Ну хоть одним глазком!.. говорят, изготовил статую и закололся, через день. Прямо у постамента. У Елены сандалии на тройной подошве, с каблучком. Клитемнестра, сестра Елены, примерила — чуть ноги не поломала. А Елене ничего. Ходит.

Говорили.

Постепенно оставался только этот разговор: слова, слова, слова. Остальное — вечер, речная сырость, хруст стеблей под ногами — входило в речь, словно меч в ножны, присутствуя без вмешательства. Даже песня вплеталась, не заглушая. Вечер, река, птичье бормотанье; двое идут берегом.

— …отец намерен оставить тебя ночевать.

— Я и сам останусь. В первый раз, что ли? Ночь теплая, опять же костры… плащи постелем…

— Нет. Тебя отец положит в доме, отдельно от всех. Или на сеновале. А ночью пошлет меня к тебе.

— З-зачем?

— Глупый ты… Затем. Многие так делают. А отец хочет внука. И чтоб от порядочного человека. Может быть, я рожу второго Тезея?

— Странные вы…

— Ты против?

— Я? нет! то есть…

— Так нет или да? Ты не подумай, я не напрашиваюсь. Если не хочешь, говори прямо.

— А почему бы твоему отцу попросту не выдать тебя замуж? Если он так сильно хочет внука?!

— Нет, ты все-таки глупый. Попросту… если бы все было так просто! Чтоб меня замуж выдать, нужно разрешение басилея Тиндарея. А он его никогда не даст. У отца не меньше прав на спартанскую басилевию, у отца пятеро сыновей и я, а у Тиндарея остались одни дочери. Пифия сказала: их будущие браки прокляты Афродитой. В свое время, разрешая вернуться из изгнания домой, отца вынудили дать клятву: его сыновья никогда не станут претендовать на венец. А дочь выйдет замуж лишь по выбору басилея Тиндарея.

  94