Последние отзывы

  6  

Да, должно быть, я был настоящим уличным сорванцом. Уверен в этом. Я тайком сбегал из дома через кухню. Я подкупал слуг. Среди великого множества моих друзей попадалось немало пройдох и пьяниц. Я ввязывался в драки, а после удирал домой. Мы играли в мяч и дрались на городских площадях, а священники разгоняли нас, пуская в ход прутья и угрозы. Но как бы плохо или хорошо я ни поступал, в одном меня невозможно было упрекнуть – в безнравственности.

С тех пор как шестнадцати лет от роду я навсегда покинул мир живых, мне ни разу не довелось видеть улицу при свете дня, будь то во Флоренции или в любом другом месте на земле. Правда, лучшие из них я все же повидал – утверждаю это с уверенностью. Перед моими глазами отчетливо возникает зрелище во время праздника святого Иоанна, когда буквально каждая лавчонка во Флоренции выставляет напоказ все самые лучшие свои товары, а монахи из местных монастырей и из нищенствующего ордена на пути к кафедральному собору распевают самые благозвучные гимны, чтобы возблагодарить Бога за благословенное процветание этого города.

Я мог бы еще многое вспомнить. Бесчисленны похвалы, которые любой может воздать Флоренции тех времен, ибо здесь не только плодотворно трудились ремесленники и торговцы, но и творили величайшие художники. Здесь жили хитрые политиканы и поистине блаженные святые, проникновенные поэты и самые отъявленные проходимцы. Думаю, что Флоренция уже тогда постигла суть множества явлений, которые много позже осознали во Франции и в Англии и которые во многих странах остаются неведомыми до сих пор. Две истины можно счесть неоспоримыми: Козимо можно по праву считать самым могущественным во всем мире человеком той эпохи, а истинным правителем Флоренции был, остается и впредь вовеки пребудет народ.

Но вернемся в замок. Я продолжал читать и заниматься дома, попеременно ощущая себя то рыцарем, то ученым. Если что и омрачало мою жизнь, так это тот факт, что к шестнадцати годам я был вполне подготовлен к поступлению в настоящий университет, сознавал это и стремился к этому, но тем не менее продолжал разводить соколов, лично тренировать их и охотиться с ними, ощущая, сколь непреодолимы искушения окружающей природы.

К своим шестнадцати годам в клане пожилых родственников, ежевечерне собиравшихся за нашим столом, я слыл человеком книжным. В основном это были дядья моих родителей – люди старого уклада, когда считалось, «что банкиры не должны править миром». Они рассказывали удивительные легенды о Крестовых походах своей юности, о жестокой битве при Акре, участниками которой им довелось быть, о сражениях на Кипре и Родосе. Они вспоминали обо всем, что видели на море и в чужеземных портах, где их считали грозой всех таверн и женщин.

Моя мать – пылкая прелестная женщина с каштановыми волосами и пронзительно зелеными глазами – обожала сельскую жизнь, но не имела ни малейшего представления о Флоренции, ибо видела ее только из-за монастырских стен. Она пребывала в тревоге, уверенная, что со мной определенно творится что-то неладное, – иначе откуда во мне эта необъяснимая тяга к поэзии Данте и стремление писать собственные сочинения?

Смысл жизни она находила лишь в любезных ее душе приемах гостей, в неустанных заботах о том, чтобы полы устилали лавандой и ароматными травами и чтобы вино было надлежащим образом сдобрено специями. Она сама открывала бал в паре с двоюродным дедом, отличавшимся прекрасными способностями в этом искусстве, так как отец никогда не имел ничего общего с танцами.

После Флоренции мне все это казалось довольно банальным и скучным. В том числе и воспоминания о военных походах.

Должно быть, замуж за моего отца мать вышла совсем юной девушкой, ибо в ночь своей смерти была беременной. Ребенок погиб вместе с ней. Постараюсь рассказать об этом так кратко, как только смогу. Вообще-то, я не умею быть лаконичным.

Мой брат Маттео, четырьмя годами младше меня, обладал большими способностями, однако его еще никуда не посылали для обучения (а ему очень хотелось), а моя сестра Бартола появилась на свет меньше чем через год после моего рождения – так скоро, что отец, кажется, даже стыдился этого факта.

Маттео и Бартола были для меня самыми прелестными и занимательными людьми во всем мире. Мы наслаждались сельской жизнью и свободой: бегали по лесным чащам, собирали ежевику, завороженно слушали рассказы бродячих цыган, покуда их не выгоняли прочь с наших земель. Мы, дети, любили друг друга. Не в силах еще по достоинству оценить спокойное величие и великолепные, пусть и несколько старомодные, манеры нашего отца, Маттео чрезвычайно глубоко почитал меня за то, что я был красноречивее, и, полагаю, именно мне выпала роль главного наставника в жизни брата. Что же касается Бартолы, мать считала ее слишком необузданной и приходила в отчаяние из-за вечно спутанных, непокорных длинных волос дочери, в которых после наших путешествий по окрестным лесам было полно каких-то прутиков, лепестков, листьев и грязи.

  6