Последние отзывы

  55  

– Да ведь его уже допрашивали, – возразил я Ноэлю. – Какой смысл начинать все сначала? Везти его нельзя, он слишком слаб, болен, да и вообще он не в себе.

– Ас нами разговаривать он тоже не сможет, слишком болен? – спросил Ноэль.

– С нами он разговаривать сможет, но никакого толка мы от него не добьемся, – ответил я.

Ноэль достал бумаги Михаэлса, показал мне. В графе «род занятий» я прочел выведенное аккуратным почерком деревенского полицейского: «Орgaarder»^[4].

– Что такое opgaarder? – спросил я.

– Ну, тот, кто собирает и хранит припасы, как белка, или муравей, или пчела.

– Это что – новая профессия? Он учился в школе для opgaarder, ему присвоили квалификацию opgaarder? – спросил я.

Мы привели Михаэлса в пижаме и с одеялом на плечах в склад в дальнем конце трибун. У стены громоздились банки с краской и картонные ящики, все углы затянуты паутиной, на полу толстый слой пыли, сесть не на что. Михаэле твердо стоял на своих тонких, как спицы, ногах и, кутаясь в одеяло, сурово смотрел на нас.

– Вляпался ты, Михаэле, не позавидуешь, – сказал Ноэль. – Твои друзья из Принс-Альберта орудуют вовсю. Совсем обнаглели. Мы должны поймать их и потолковать с ними. Ты можешь нам помочь, мы это знаем и решили сделать еще одну попытку. Расскажи нам о своих друзьях: где они прячутся, как можно с ними связаться. – Он закурил сигарету. Михаэле не шевельнулся, не отвел от нас глаз.

– Михаэле, – сказал я, – Михаэле, некоторые из нас вовсе не считают, что ты связан с повстанцами. Убеди нас, что ты не сотрудничал с ними, и ты избавишь нас от массы хлопот, а себя от неприятностей. Признайся же нам, признайся майору: что ты делал на ферме, когда тебя поймали? Что мы о тебе знаем? Только то, что написано в деле, которое прислала полиция Принс-Альберта, но честно признаюсь: написана там полная чепуха. Скажи нам правду, признайся, как все было на самом деле, и мы отпустим тебя, иди в палату и ложись, мы больше не будем ни о чем допытываться.

Он слегка пригнулся и сжал руками одеяло у горла, неподвижно глядя на нас.

– Ну, говори же, дружище! – сказал я. – Никто тебе ничего плохого не сделает, скажи то, о чем мы тебя спрашиваем, и все!

Молчание. Ноэль не произносил ни слова, он возложил всю тяжесть разговора на меня.

– Ну что же ты, Михаэле, – настаивал я, – не так уж у нас много времени, ведь идет война!

– Я в войне не участвую,- наконец произнес он. Меня взяла досада.

– Это ты-то не участвуешь? Еще как участвуешь, хочется тебе этого или нет! Ты не в санатории и не на курорте, ты в исправительном лагере: мы перевоспитываем здесь таких, как ты, и заставляем работать! Ты будешь с утра до ночи насыпать мешки песком и рыть ямы! И если не станешь помогать нам, попадешь кое-куда похуже! Будешь там целый день жариться на солнце и есть картофельную шелуху и стержни кукурузных початков, а не выдержишь такой жизни и умрешь, тебя просто вычеркнут из списков, и все, конец, назавтра никто о тебе и не вспомнит. Так что брось упираться, время дорого, расскажи нам, что ты делал на ферме, а мы запишем и пошлем в Принс-Альберт. Майор очень занятой человек, он не привык терять время, он был в отставке, но вернулся на службу, навел в этом лагере замечательный порядок и помогает таким людям, как ты. Ты должен пойти нам навстречу.

И он ответил, стоя все в той же настороженной позе, готовый отпрянуть, если я брошусь на него.

– Не мастер я говорить, – только и сказал он. И тут же облизнул губы – словно язычок ящерицы мелькнул.

– Плевать нам, мастер ты говорить или не мастер, нам нужна правда, пойми ты! Он в ответ хитро усмехнулся.

– У тебя там была плантация – сказал Ноэль, – что ты на ней выращивал?

– Это был просто огород.

– Для кого ты выращивал овощи? Кого ими кормил?

– Они были не мои. Их вырастила земля.

– Я тебя спросил: кого ты ими кормил?

– Их взяли солдаты.

– А тебе было обидно, что солдаты взяли твои овощи?

Он пожал плечами.

– То, что растет на земле, принадлежит нам всем. Все мы дети земли. Тут в разговор вступил я.

– На этой ферме похоронена твоя мать, верно? Ты ведь говорил мне, что твоя мать похоронена там?

Лицо его замкнулось и стало как камень, но я продолжал наступать, чувствуя, что он вот-вот сдастся.

– Ты рассказал мне о своей матери, но майор ничего не знает. Расскажи майору о матери.

Я снова увидел, как он страдает, когда его вынуждают говорить о матери. Пальцы его ног скрючились, он облизал свою заячью губу.

  55