Особенно,... 
134 
— Не зря говорят, что Европа и Северная Америка все больше отдаляются друг от друга. Будем надеяться, что в трансатлантических кабелях предусмотрен допуск на образовавшийся зазор.
Ларри отстранился и с видом оскорбленной добродетели заявил:
— Олбан, я просто пытаюсь объяснить, что у фирм, как и у людей, есть свой характер, и я горжусь характером «Спрейнта». Это не пустой звук. Извините, но я говорю серьезно. Мы отдаем вам должное как родоначальникам «Империи!» и других игр и считаем, что будем достойными продолжателями начатого дела. Ваша фирма в прошлом достигла впечатляющих результатов в плане этих игр. А мы вместе с вами за последние шесть лет достигли впечатляющих результатов в плане управления имуществом, но в некоторых направлениях нам видится дополнительный потенциал, который будет реализован, если нам предоставят честь встать у штурвала.
Олбан, пожав плечами, сказал:
— Не хочу обвинять вас в ханжестве, Ларри. Но в конечном счете все сводится к деньгам.
Фигуинг покачал головой.
— Жаль, что не убедил вас в обратном, Олбан, искренне жаль.
— Возможно, мы оба ошибаемся, — предположил Олбан. — Вы, вероятно, правы в отношении характера и моральных устоев «Спрейнта», но преувеличиваете достоинства клана Уопулдов в смысле его принципов и единства убеждений. Вот нас-то как раз интересуют только деньги.
— Вы действительно так считаете, Олбан? — негромко спросил Фигуинг.
Олбан оглядел комнату и всю свою многочисленную родню, эту разветвленную, ненадолго воссоединившуюся семью, которую он раньше любил и ненавидел, которой служил, с которой порвал и впоследствии примирился, потому что не находил себе места, и которую временами все так же наполовину любил, наполовину ненавидел. Он повернулся к Фигуингу и с усмешкой ответил:
— Не знаю. Но на вашем месте я бы рассматривал это как убедительную рабочую гипотезу.
Олбан обнаружил, что Филдинг храпит. Храп был такой мощный, что в конце концов Олбан побрел в ближайшую ванную комнату и сделал из туалетной бумаги пару комков, чтобы заткнуть себе уши. После этого он некоторое время лежал без сна, думая о ВГ и спрашивая себя, где преклонила она в ту ночь свою голову с игольчатыми волосами и как ей спится. Ненастье не утихало почти сутки.
Шквал ветра, который он услышал даже сквозь храп Филдинга и импровизированные затычки для ушей, потряс окна и рамы.
Он пытался изо всех сия погрузиться под воду сквозь бьющий вверх подводный поток, сдуваемый то туда, то сюда молотящим дождем и ветром. Там, внизу, перед ним был кто-то, кто-то, провалившийся вниз сквозь бурлящий поток до него. Он увидел, как она ушла под воду, понял, что должен ее спасти, и тоже бросился вниз, за ней, но вода не пускала его, нападая снизу: она текла не туда, куда нужно, выталкивая его вверх, так что Олбану приходилось бороться с ней, пробиваясь вниз.
— Олбан!
Голос доносился издалека, как будто из-под воды. В течение нескольких мгновений он думал, что это, возможно, она, но нет. Голос был слишком низкий.
— Олбан!
Проснувшись, он увидел, что запутался в простыне, как будто поток, с которым он боролся, неожиданно застыл, загустел вокруг него, закрутился плотной спиралью.
— Что с тобой? — спросил Филдинг.
Олбан понял, что находится в Гарбадейле, на односпальной кровати в комнате для двоих. Он вынул затычку из одного уха, откашлялся и провел рукой по вспотевшему лицу.
— Все нормально, прости, — пробормотал он, отбросив какие-то одеяла, и выпростал ногу, чтобы охладиться. — Извини за беспокойство.
— Страшный сон? — спросил Филдинг, и голос его звучал уже привычно, а не как из бочки.
— Вроде того, — пробубнил Олбан, осматриваясь.
В комнате была непроглядная темень. Он не различал ничего вокруг. Вытянув шею, вгляделся туда, где стояла прикроватная тумбочка, но увидел лишь зеленоватый отблеск циферблата часов, трепещущий во мраке, как лик крошечного привидения.
— Уж больно ты стонал, — сказал Филдинг.
— Извини, что разбудил.
— Ничего. Попробуй снова уснуть — без кошмариков.
— Да, спасибо. Без кошмариков.
После этого он какое-то время лежал с открытыми глазами, уставившись на невидимый потолок, прислушивался к ветру и дождю и пытался вспомнить, кого же хотел спасти во сне.
Завтрак тоже был многоэтапным и размеренным. Олбан провел часа два за длинной, ленивой трапезой, но зато побеседовал с большинством из тех, с кем до этого поговорить не удавалось. По его наблюдениям, едва ли не каждый заявлял, что он-то сам против продажи, а все остальные — за, так что шансов на победу в голосовании нет. Как ни удивительно, очень многие акционеры были против продажи по какой бы то ни было цене, а может, просто делали вид.
134 
