116 
Только кто-то из прислуги – видимо, только что подошедшей – зажигал матовые фонари в беседке.
Померещилось, что ли?!
В спину пахнуло холодом, и волосы Змееныша встали дыбом. Мгновенно обернувшись, он увидел, как чья-то тень отшагнула в сторону от потрясающей кровати; остановилась, почти невидимая, резче проступило старушечье лицо, ехидные морщинки у глаз, поджатый рот… корявые пальцы, сжимающие трубку из одеревеневшего корня ма-линь…
– Бабушка? – прошептал Змееныш, падая на колени.
И впрямь.
Не плоть, не тень, не мгла, не туман, ветром кружится, до костей пробирает, холодом веет, леденит душу. Мрачно вокруг, страшно вокруг. Сразу померк и чуть теплится яркий светильник перед дщицей покойного, жертвенные свитки по стене мечутся, флаг погребальный трепещет, усопшего душу сокрыв.
Перед тем как исчезнуть, призрак погрозил Змеенышу трубкой, и по щеке бабки Цай медленно сползла почти неразличимая слеза.
7
На лестнице послышались шаги.
Легкая поступь, воздушная, но, вне всяких сомнений, – человеческая.
Змееныш еле успел перевести дух, когда дверь без скрипа отворилась, и в комнату впорхнула Святая Сестрица собственной персоной.
Змееныш ожидал кого угодно: в первую голову преподобного Баня, во вторую – вертлявую служаночку; но явления госпожи он не предполагал.
Святая Сестрица уже переоделась с дороги. Сейчас на ней была газовая светло-коричневая кофта с креповой каймой вокруг ворота и юбка из лощеного шелка, из-под которой выглядывали атласные туфельки. Прическу же украшали серебряная с чернью сетка и перья зимородка – а выглядела госпожа по крайней мере лет на десять моложе.
Последнее мало удивило Змееныша – он-то выглядел моложе по меньшей мере вдвое с хвостом по отношению к своему истинному возрасту.
В руке госпожа держала богато изукрашенный цин.
Пройдясь по комнате, Святая Сестрица уселась за низкий, отделанный мрамором столик и, не говоря ни слова, стала глядеть на лазутчика поверх бронзовой курильницы.
– Позволено ли мне будет спросить, – после явления призрака голос плохо слушался лазутчика, и звук вышел сиплым, – когда явится мой наставник?
Зажурчал, потек, наполнил комнату тихий смех.
Госпоже было весело.
– Наставник? – игриво переспросила она. – А в чем же он тебя наставляет, мой милый инок?
– В Учении, – со всей возможной твердостью ответил Змееныш. – В Учении и… во многом другом.
– Но ведь не подобает в постижении Учения, а также «многого другого» пренебрегать и прочими способами раскрытия сокровенной сути? – мурлыкнула Святая Сестрица, беря звучный аккорд на своем цине. – Хочешь, я спою тебе сутру? Священную сутру как раз для таких милых иноков, как ты?
И запела, умело аккомпанируя себе:
- Детина, прямо скажем, лучший сорт:
- То в обращенье мягок он, то тверд;
- То мается-шатается, как пьяный,
- А то застынет вроде истукана.
- Ютится он в Обители-у-Чресел,
- Два сына всюду неразлучны с ним,
- Проворен и отзывчив, бодр и весел,
- Красотками он ревностно любим.
Нельзя сказать, чтобы Змееныш Цай не слышал этой сутры раньше. Ее не раз певали девицы во многих чертогах луны и дыма, прежде чем приступить к ублажению гостя – то есть к игре с тем самым замечательным детиной, о котором шла речь в песенке.
Но здесь и, главное, – от кого!..
– Ну как, нравится тебе моя сутра? – Святая Сестрица порывисто встала, оставив цин на столике, и подошла к лазутчику. – Это еще что, милый мой монашек! Мы с тобой сейчас познаем Учение, что называется, трижды со всех сторон! Ах, как долго я томилась, как долго ждала, о юный инок!.. Ты не можешь представить себе, у тебя не хватит воображения… и что бы ни говорил старший братец Ян – эта ночь моя!
Змееныш отшатнулся – ему показалось, что сквозь аромат притираний и благовоний вдруг осязаемо потянуло мертвечиной.
Кровать разделила лазутчика и госпожу.
Святая Сестрица расхохоталась; Змееныша покоробило от этого смеха.
– А если я возьму ивовый прут? – непонятно спросила она, обращаясь к напрягшемуся лазутчику. – Если я возьму ивовый прут и сделаю из него фигурку мужчины?!
И в руке Святой Сестрицы невесть откуда появился желтый ивовый прут, через мгновение превратившийся в крохотное подобие Змееныша.
– Я свяжу ему члены сорока девятью шелковыми нитями, я покрою ему глаза лоскутом кровавого шелка… сердце наполню полынью, руки проткну иглами, ноги склею смолой…
116 
