Особенно,... 
78 
Шаг ее почти сравнялся с шагом Хуана. Она размашисто спустилась к подошве холма и перед утонувшим в грязи въездом на ферму вдруг стала. Следы Хуана вели туда. Она прошла еще немного по дороге, – посмотреть, не выходят ли они с фермы, но никаких следов больше не увидела.
«Значит, он еще там, – сказала она себе. – Но почему? Он ведь шел к шоссе. Телефона тут быть не может». Сообразив, что происходит что-то непонятное, да и сам человек этот ей почти неизвестен, она насторожилась. Она медленно вернулась ко входу и сошла на траву, чтобы гравий не шуршал под ногами.
От брошенного дома исходила какая-то опасность. Вспомнились старые газетные сообщения об убийствах в таких местах. От страха у нее встал ком в горле. «Ну и что, – утешила она себя, – могу повернуться и уйти. Никто меня не держит. Никто туда не загоняет, но знаю, что надо заглянуть. Знаю, что не уйду. Наверно, те убитые девушки тоже могли уйти. Наверно, сами напросились».
Она представила себе, как лежит на полу в комнате, задушенная или зарезанная, и что-то в этой картине ей показалось смешным… вот что – в очках лежит. А что она знает про Хуана? У него жена и небольшое дело. Ей вспомнился один заголовок: «Отец троих детей – садист-убийца. Пастор убил хористку». Почему, интересно, убивают столько хористок и органистов? Как видно, с хоровым пением связана большая профессиональная вредность. Все время за ор`ганами находят задушенных хористок. Она засмеялась. Она знала, что войдет в дом. Протопать туда или наоборот – подкрасться и застигнуть Хуана врасплох за его занятием? Может быть, он просто в уборной.
Она осторожно поставила ногу на ступеньку и замерла, когда под ее тяжестью скрипнула доска. Она прошла по дому, заглядывая в шкафы. В кухне валялась опрокинутая банка из-под перца, а в стенном шкафу спальни забыли вешалку. Милдред наклонила голову набок, чтобы разглядеть старые газеты с комиксами под отставшими обоями. Она пробежала полоску «Веселого хулигана». Лошачиха Мод вскинула зад и лягнула, Сай полетел кубарем, на штанах у Сая отпечатались копыта.
Милдред подняла голову. Почему она раньше не подумала о конюшне? Она тихонько вернулась на крыльцо и внимательно осмотрела доски. Видны были мокрые следы Хуана. Они привели ее в комнату и там пропали. Тогда она подошла к открытой задней двери и выглянула. Ну что за дура – ходила крадучись! Вот следы – ведут наружу, действительно к конюшне.
Она спустилась по гнилым ступеням, прошла по следу через двор и мимо старой ветряной мельницы. В конюшне остановилась, прислушалась. Ни звука. Ей хотелось крикнуть и покончить с этим. Медленно она прошла вдоль стойл и обогнула последнее. Глаза не сразу привыкли к потемкам. Она стояла посередине конюшни. Все мыши попрятались. Потом она увидела Хуана. Он лежал навзничь, закинув руки за голову. Глаза у него были закрыты, и он дышал ровно.
«Могу уйти, – сказала Милдред. – Никто меня не держит. Сама буду виновата. Надо это запомнить. У него свои дела. Да что за чепуха такая?»
Она сняла очки и сунула в карман. Фигура мужчины расплылась в ее близоруких глазах, но все же она его видела. Медленно и осторожно она прошла по застланному соломой полу, остановилась возле Хуана и, поставив ногу за ногу, села по-турецки. Шрам у него на губе был белый, а дышал он неглубоко и ровно. «Просто устал, – сказала она себе. – Прилег отдохнуть и уснул. Не надо его будить».
Она подумала о тех, кто в автобусе, – что, если ни Хуан, ни она не вернутся? Что они там будут делать? Мать рухнет. Отец даст телеграмму губернатору – двум или трем губернаторам. Вызовет ФБР. Солоно ей придется. Но что они могут? Ей двадцать один год. Когда ее поймают, она может сказать: «Я совершеннолетняя и живу, как хочу. Кому какое дело?» А если уехать в Мексику с Хуаном? Это уже совсем другая история, совсем другая.
В голову полезли посторонние мыслишки. Если он индеец или с индейской примесью, разве к нему можно подкрасться? Она оттянула углы глаз, чтобы разглядеть его лицо. Лицо, дубленое, в шрамах, но хорошее лицо, подумала она. Губы полные и насмешливые, но добрые. С женщиной он должен быть мягким. Вытерпит он с ней вряд ли долго, но будет ласков. Хотя жена, страшная эта жена, ее-то он терпит? И бог знает сколько лет. Она, наверно, была хорошенькая, когда они поженились, а сейчас уродина. Что там у них вышло? Как эта страшная баба его удержала? Может быть, он такой же, как все, как ее отец. Может быть, и его держат на привязи страхи и привычки. Милдред не понимала, как это случается с человеком, но видела, что случается. Когда человек стареет, мельчают его страхи. Отец боится чужой постели, иностранного языка, другой политической партии. Отец в самом деле верит, что демократическая партия – подрывная организация, которая приведет страну к развалу и отдаст ее бородатым коммунистам. Он боится своих друзей, а друзья боятся его. Трус на трусе, трусом погоняет.
78 
