181 
В ожидании приезда Кетчума в гостевой комнате и ее ванной недавно произвели основательную уборку. Дверь гостевой комнаты была приоткрыта. Повар и сын не могли не заметить, что уборщица поставила в вазу на комоде свежие цветы. Букет отражался в комодном зеркале. Если смотреть из коридора, казалось, что в комнате целых две вазы с цветами. («Она могла бы поставить дюжину ваз. Только вряд ли Кетчум заметит цветы», — подумал писатель.)
Дэнни сдавалось, что уборщица неравнодушна к Кетчуму. Повар считал, что Люпита, скорее всего, просто видит, насколько он стар, и относится к нему с состраданием. Цветы — предчувствие того, насколько Кетчум близок к смерти.
— Так ставят цветы на могилу, — сказал повар.
Абсурдная мысль. Дэнни стало не по себе.
— Ты же сам не веришь в то, что сказал, — заявил он отцу.
Однако и цветы, и сама Люпита были для них загадкой. Уборщица-мексиканка не ставила цветы ни для кого из других гостей. А гости в дом на Клуни-драйв приезжали довольно часто, и не только на Рождество. Несколько раз у Дэнни останавливался приезжавший в Торонто Салман Рушди[195]. (К угрозам со стороны мусульманского мира этот писатель относился очень серьезно и потому опасался останавливаться в отелях.) Приезжали друзья Дэнни из Штатов и Европы. Армандо и Мэри де Симоне появлялись в Торонто не менее двух раз в год и обязательно останавливались у Дэнни.
В этой комнате останавливались и многие зарубежные издатели произведений Дэнни. Большинство находившихся здесь книг были иностранными переводами его романов (наглядное подтверждение мировой известности писателя Дэнни Эйнджела). На стене висел обрамленный плакат с рекламой французского перевода «Ребенка на дороге» — «Bébé dans la rue». Ванную украшал еще больший по размерам плакат с афишей немецкого издания — «Baby auf der Strasse». Однако, по мнению Люпиты, цветов в гостевой комнате заслуживал только Кетчум.
Люпита обладала удивительной душой, способной сопереживать горю других. Убирая в писательской комнате на третьем этаже, она всегда плакала. Люпита никогда не видела живого Джо. Когда он приезжал (наездами, на два-три дня), она здесь еще не работала. Повар называл Люпиту «мексиканским чудом». Пока она не появилась в доме на Клуни-драйв, они с сыном успели нанять и уволить за нерадивость достаточное число уборщиц.
Люпита работала у них сравнительно недавно. Ее зримо трогала судьба двух печальных джентльменов, один из которых потерял сына, а другой — внука. Повару она говорила, что тревожится за Дэнни. Однако Дэнни она сказала другое:
— Сеньор Эйнджел, ваш сын теперь на небесах. Это гораздо выше, чем третий этаж.
— Люпита, я ловлю вас на слове, — ответил ей Дэнни.
— ¿Enfermo? — часто спрашивала мексиканка, но не у семидесятишестилетнего повара, а у его пятидесятивосьмилетнего сына.
— Нет, Люпита, я не болен, — всегда отвечал ей Дэнни. — Yo sólo say un escritor. («Я всего лишь писатель» — словно это объясняло то, насколько плачевно он выглядел в ее глазах.)
Люпита тоже потеряла ребенка. Рассказать об этом Дэнни она не решалась, но повару рассказала. Мексиканка не вдавалась в подробности и только вскользь упомянула об отце ребенка, который был канадцем. Если когда-нибудь у Люпиты был муж, она потеряла и его. По мнению Дэнни, в Торонто жило не слишком много мексиканцев, но в будущем их число вполне могло возрасти.
Гладкая смуглая кожа и длинные черные волосы делали Люпиту «женщиной без возраста». Дэнни и его отец предполагали, что по возрасту она находится где-то между ними (лет шестьдесят пять или около того). Она была невысокого роста, весьма полная (если не сказать — толстая).
Миловидное лицо Люпиты и ее привычка оставлять обувь на первом этаже (наверх она поднималась босой или в носках) напомнили Дэнни Индианку Джейн, и он сказал отцу, что их уборщица похожа на нее. Повар категорически не согласился с сыном: по его мнению, здесь не было даже отдаленного сходства. Задумавшись о реакции отца, Дэнни решил: либо сходство все-таки есть и старик намеренно это отрицает, либо его самого подвела память и он нарисовал себе неверную мысленную картину посудомойки индианки. Писатели часто принимают созданные ими образы за истинные воспоминания.
Под вечер, когда отец отправлялся в «Патрис» и погружался в шумный мир ресторанной кухни, Дэнни покидал писательскую комнату. Он уходил с последними лучами солнца (если оно светило в окно и стекла крыши). Но сегодня день выдался сереньким и сумрачным, и потому романисту было легче оторваться от письменного стола. Жалкие остатки дневного света едва пробивались в окно коридора на втором этаже. Дэнни тоже привык ходить по дому в одних носках. Сейчас, мягко ступая по чувствительным половицам, он открыл дверь отцовской комнаты. Когда повара не было дома, сын часто заходил в его комнату и смотрел, какие снимки исчезли, а какие появились на пяти досках, висевших по стенам. Это были обычные доски для объявлений, какие встретишь в коридоре любого офиса.
181 
