15 
— Если ты будешь пьян, я с тобой никуда не поеду, — сказал повар.
— А я возил тебя туда, когда ты еле языком ворочал.
Чтобы не сболтнуть лишнего при Дэнни, Кетчум подцепил кусок мясного хлеба, обмакнул в яблочный соус и принялся жевать.
— Если тело не застряло под затором, оно плывет медленнее бревен.
Доминик Бачагалупо стоял к другу спиной и, казалось, разговаривал не с Кетчумом, а с кофейником.
— Или, бывает, тело прицепится к какому-нибудь одиночному бревну.
Дэнни уже слышал подобные объяснения. Тогда они касались его матери. Ее телу понадобилось несколько дней — три, если быть точным, — чтобы доплыть от места гибели до створа плотины. Отец рассказывал мальчику: когда человек тонет, его тело вначале погружается в воду, а затем всплывает.
— По выходным плотины закрывают, — сказал Кетчум, имея в виду не только плотину Покойницы, но и Понтукскую плотину на Андроскоггине.
Он лишь учился есть левой рукой и потому ел непривычно медленно.
— Ну что, правда с яблочным соусом вкуснее? — спросил Дэнни.
Кетчум утвердительно кивнул, продолжая смачно жевать.
Кухня наполнилась ароматом кофе.
— Пожалуй, я мог бы заняться беконом, — произнес Доминик, обращаясь больше к самому себе, нежели к Кетчуму и сыну.
Сплавщик молча ел.
— Думаю, бревна уже добрались до первой плотины, — добавил повар, по-прежнему разговаривая как бы с самим собой. — Я имею в виду наши бревна.
— Я знаю, о каких бревнах и какой плотине ты говоришь, — отозвался Кетчум. — Да, бревна приплыли туда в то время, когда ты стряпал ужин.
— Значит, побывал у того коновала? — спросил повар, чтобы переменить тему. — Конечно, для наложения гипса особой гениальности не требуется. Но ты любишь рисковать.
С этими словами Доминик отправился к уличному ларю за беконом. В теплое пространство кухни ворвался шум реки.
— Это ты любил рисковать, Стряпун! — крикнул в темноту Кетчум и тут же спохватился, осторожно поглядев на Дэнни. — Когда твой отец выпивал, ему бывало хорошо.
— Бывало. На какое-то время, — сказал повар, вываливая пласт бекона на разделочную доску.
Дэнни повернул голову к отцу. Кетчум продолжал поглощать мясной хлеб. Когда он заговорил, то слова произносил с паузами и язык его слегка заплетался.
— Если тела плывут медленнее бревен, когда, по-твоему, Эйнджел достигнет места, название которого я все время забываю?
Дэнни попробовал сам прикинуть время, но и ему, и Кетчуму было понятно: повар уже произвел подсчеты и знал, когда окончится последнее путешествие юного канадца.
— В субботу вечером или в воскресенье утром, — объявил Доминик Бачагалупо, перекрывая голосом шипение бекона на сковороде. — Вечером я с тобой туда не поеду.
Дэнни бросил взгляд на Кетчума, предугадывая, какой ответ даст отцу рослый сплавщик. Для мальчишки это была самая интересная история и самая важная.
— А я, Стряпун, поехал тогда с тобой. Ночью, в темноту.
— Будет гораздо лучше, если воскресное утро ты встретишь совершенно трезвым, — сказал Кетчуму повар. — Мы с Дэниелом будем ждать тебя там в девять часов утра.
«Там» — возле плотины Покойницы. Мальчишка знал, что взрослые избегали этого названия.
— Можем все поехать в моем пикапе, — предложил Кетчум.
— Я возьму Дэнни на тот случай, если ты окажешься не вполне трезвым, — пояснил повар.
Кетчум отодвинул пустую тарелку, уложил косматую голову на стол и принялся рассматривать гипсовую повязку.
— Значит, встречаемся на пруду лесопилки? — уточнил он.
— На каком еще пруду? — огрызнулся повар. — Плотина существовала, когда лесопилки не было и в помине. И почему то место называют прудом, если река там сужается?
— Ты же знаешь тамошних работяг, — презрительно бросил Кетчум.
— Плотину построили раньше лесопилки, — повторил Доминик, по-прежнему не произнося название плотины.
— Когда-нибудь вода разворотит эту плотину, и они даже не почешутся построить новую, — сказал Кетчум, глаза которого начинали закрываться.
— Когда-нибудь по Извилистой перестанут сплавлять лес, — заметил ему повар. — Тогда и плотина больше не понадобится. А вот Понтукскую плотину на Андроскоггине, скорее всего, сохранят.
— Не «когда-нибудь», Стряпун, а скоро, — поправил его Кетчум.
Глаза сплавщика были закрыты, и он теперь лежал на столе. Повар осторожно убрал опустевшую тарелку. Однако Кетчум не спал. Он продолжал, еще медленнее, чем прежде:
15 
