132 
И еще:
«Ханна аль-Фахури сказал: „Ему были свойственны воинственность, решимость в риске, бесстрашие, неиссякаемая энергия… Аль-Мутанабби обладал такими качествами, как стойкость, непоколебимая решительность, и никакие превратности судьбы не могли заставить его пасть духом.“»
И еще:
«…человек у ночного костра невесело ухмыльнулся. Поворошил угли палкой с завитком на конце, похожим на вытянутую букву вав; и в ответ иные буквы зарделись, заплясали в очнувшемся пламени — алиф, мим, нун, син, каф… ты, гроза, гроза ночная… Заревая кобылица пока что существовала лишь в воображении человека, до бега ее оставалось не меньше трех часов, а реальность была совсем иной: костер, который пришлось разводить заново, ежеминутно поминая шайтана над сырыми дровами…»
Когда Абу-т-Тайиб наконец захлопнул книгу и обернулся — собутыльника, минутой ранее выяснявшего черед дружеского пения, рядом не было.
Лишь в углу молчал идол из серого камня; но на идола поэт смотреть не стал, потому что идолопоклонничество — это грех.
— Не складывается жизнь… — поэт сложил калам с ножичком в пенал, плотно закупорил чернильницу и стал заворачивать пенал в платок. — Нет, не складывается…
«Какая жизнь? — беззвучно спросили из угла. — Какая, приятель — та или эта?»
— Неприкаянный я, перекати-поле… носит ветром, и куда ни занесет, везде одно и то же!..
«Ты сказал! — плясали пылинки в луче зари рассвета, и молчал алтарь с книгой в кожаном переплете. — Ты сказал… ты…»
Абу-т-Тайиб подошел к двери и стал колотить в нее кулаком.
6
Открыли не скоро.
КАСЫДА О ВЗЯТИИ КАБИРА
- Не воздам Творцу хулою за минувшие дела,
- Пишет кровью и золою тростниковый мой калам,
- Было доброе и злое — только помню павший город,
- Где мой конь в стенном проломе спотыкался о тела.
- Помню: в узких переулках отдавался эхом гулким
- Грохот медного тарана войска левого крыла,
- Помню: жаркой требухою, мертвым полем под сохою,
- Выворачивалась площадь, где пехота бой вела.
- Помню башню Аль-Кутуна, где отбросили к мосту нас,
- И вода тела убитых по течению влекла,
- Помню гарь несущий ветер, помню, как клинок я вытер
- О тяжелый, о парчовый, кем-то брошенный халат.
- Помню горький привкус славы, помню вопли конной лавы,
- Что столицу, как блудницу, дикой похотью брала.
- Помню, как стоял с мечом он, словно в пурпур облаченный,
- А со стен потоком черным на бойцов лилась смола —
- Но рука Абу-т-Тайиба ввысь указывала, ибо
- Опускаться не умела, не желала, не могла.
- Воля гневного эмира тверже сердцевины мира,
- Слаще свадебного пира, выше святости была.
- Солнце падало за горы, мрак плащом окутал город,
- Ночь, припав к земле губами, человечью кровь пила,
- В нечистотах и металле жизнь копытами топтали,
- О заслон кабирской стали знатно выщерблен булат!
- Вдосталь трупоедам пищи: о стервятник, ты не нищий!..
- На сапожном голенище сохнет бурая зола.
- Над безглавыми телами бьется плакальщицей пламя,
- Над Кабиром бьет крылами Ангел Мести, Ангел Зла,
- Искажая гневом лица, вынуждая кровь пролиться —
- Плачь, Златой Овен столицы, мясо бранного стола!
- Плачь, Кабир — ты был скалою, вот и рухнул, как скала!
- …Не воздам Творцу хулою за минувшие дела.
Глава двенадцатая,
полная загадок без разгадок, вопросов без ответов, мудрости и глупости, а также воодушевленных разговоров; но то, что богомолец-ходжа обязан после обхода Каабы посетить Стоянку Авраама — это так и остается невыясненным.
1
Во дворе постоялого хана плясал дервиш. Исступленно, самозабвенно; третий час плясал. Метались полы одежд цвета меда, билась стягом траура лиловая накидка, противореча танцу; высокая шапка-конус, крестообразно обмотанная чалмой, чудом удерживалась на голове — а ноги странника переступали, притоптывали, отбивали неслышный иным ритм, сгибались в коленях, подбрасывали в воздух сухое тело…
Неподалеку, ближе к коновязям, валялся посох с железным набалдашником.
И еще: котомка, откуда высовывалась другая шапка, в форме ладьи, испещренная письменами — будто чайка прогулялась по мокрому песку.
— Ай, святой человек! — цирюльник ловко шлепнул на макушку клиента горсть мыльного настоя и ухватил помазок из конского волоса. — Ай, славно пляшет, душу Аллаху выворачивает!
132 
