190 
– Ну?
– Стало быть, я – атеист.
– Я не могу согласиться с таким выводом, – сказал я. – Школы иезуитов не производят непременно Вольтеров. Впрочем, я слушаю вас. Продолжайте.
– Кажется, я все сказал, – отвечал он. – Избавиться от гипотез, выйти из тюрьмы химер и помочь человеческому роду избавиться от них – вот что нужно.
– Я не более вас охотник до гипотез, которые делаются суевериями, и до тех химер, которые становятся на пути человеческому разуму, – сказал я. – Так что может казаться, что мы с вами думаем одинаково, а между тем едва ли мы согласны. Впрочем, я бы желал, чтобы вы высказали точнее ваше мнение.
– Хорошо, – сказал он, – вот оно: полное прекращение того, что спиритуалисты называют идеалом. Идеал – это сверхъестественность, а сверхъестественное должно быть изгнано из мира, значит, и из человека. Сверхъестественное в мире – это Бог, – уничтожим Бога; сверхъестественное в человеке – это душа, следовательно, уничтожим душу; нет ничего ни вечного, ни бессмертного. И эти истины поставим в основу воспитания. Я кончил.
– Нет, вы только что начали, – отвечал я. – По-вашему, что же такое мир?
– Одна материя.
– А человек?
– Одна материя.
– Но делаете ли вы различие между такой или иной материей?
– Я был бы безумен, если бы я делал это. Материя всегда равна материи. В этом главная основа равенства.
– Ну, а организмы? – сказал я.
– Организмы – это только виды. И виды эти, неизбежно являющиеся и слепые сами в себе, производят те миражи, которые составляют как бы лестницу, первую ступеньку которой вы называете умом, следующую – совестью, следующую – душой, следующую – Богом. Лестница эта устраивается всеми религиями. Ее-то надо уничтожить. Надо разбить все ее ступеньки: ступеньку Бог, ступеньку душа, ступеньку совесть, ступеньку ум и даже ступеньку организм. Долой организм, если он делается чудесным, если предполагают из различия организмов выводить преимущество одной формы материи над другой! Долой аристократию организмов: виды, которые исчезают, суть не что иное, как изображение ничего. Все делается атомом, атомом неразделимым и несознательным. Атом, который бы был выше других, был бы Бог. Кто говорит: материя, тот говорит: равенство. Материя всегда равна самой себе.
Я пристально смотрел на него.
– Стало быть, и комар, который летает, и репейник, который растет, и камень, который катится, равны человеку?
Он на минутку задумался, но потом с полной честностью, которая казалась сильней его воли, ответил:
– Хотя силлогизм ваш и жесток, но он верен.
– Прямолинейные мыслители редки, – сказал я. – Вы рассуждаете совершенно последовательно с неизменной добросовестностью. Я не хочу злоупотреблять ею и потому отказываюсь от этой жестокости крайнего силлогизма. Будем говорить только о человеке, прилагая к нему ваши аксиомы: нет души, нет Бога, нет сверхъестественного, нет идеала, материя равна самой себе. Я буду говорить только об одной из бесчисленных сторон вопроса.
– Я вас слушаю, – сказал он.
– Какая, по вашему мнению, – сказал я, – цель жизни человека на земле?
– Счастье.
– Я же думаю, это – долг, обязанность, – сказал я. – Но дело не в моей мысли, а в вашей. Я отстраняю все сентиментальные рассуждения. На весах равенства материи насколько счастье одного человека превосходит в весе и в ценности счастье другого человека?
– На нуль.
– Прежде чем пойдем дальше, согласны ли вы с тем, что по логике для каждого поступка нужны непременно определяющие его мотивы?
– Несомненно.
– Продолжаю. Стало быть, если представляется случай, когда счастьем одного человека должно пожертвовать для счастья другого, – на весах, где будут взвешиваться эти два счастья, какое количество веса определит необходимость или законность жертвы одним для другого?
– Нуль.
– Следовательно, – сказал я, – наблюдая только материальный факт, в чем, по-вашему, единственная мудрость, человек не имеет никакого повода жертвовать собою, своим благом для блага другого человека?
Всякое колебание, казалось, исчезло в его мысли. Он ответил мне спокойно:
– Никакого.
– И следовательно, – возразил я, – и никакого повода пожертвовать своим счастьем для счастья человеческого рода?
Здесь Лёрэ вздрогнул.
– Если это касается рода человеческого, то другое дело.
– Отчего? – сказал я. – Сумма нулей все-таки всегда будет нуль.
190 
