147 
– Без овса! – отчаянно вскрикивал Гриша, и гневные слезы навертывались у него на глазах.
Игнат весело и ласково смеялся.
– Ишь, порох какой! Право, порох, – успокоительно говорил он. – Да уж будьте покойны: не обижу я вашего Королька. У других отниму, а Королек у меня всегда в полном удовольствии.
Он ласково заглядывал в глаза мальчику и проводил по его голове своей корявой, грубой рукой. Гриша успокаивался и начинал свой обычный обход. Он садился поочередно во все экипажи, взлезал на козлы и делал попутно свои замечания.
– Хо-орошая тележка! – говорил он тоном знатока.
– Дурного в ней нет! – сочувственно отзывался Игнат.
– И прочная?
– Дегтем вымажешься, баловник! – предостерегал кучер. – Нянюшка будет браниться.
Игнат служил в усадьбе первый год, но очень быстро сошелся с маленьким барином, и между ними завязалась странная, но искренняя дружба.
– Вот как я у Луховских господ жил, – начинал Игнат, – была у них лошадь...
– Ты у них до нас жил?
– Нет. До вас жил я тут у одного купца... Конечно, нужда... Без нужды дня бы у него не прожил!.. Тоже в суд!.. А за что меня в суд? Разве я чужое брал?
– А разве тебя купец хотел судить?
– Чего уж там хотел! Прямо, значит, подал жалобу. Будто я у него лошадь и телегу увел. Жалованья не платил целый год, а отпустить тоже не отпускает. Живи! Мы с бабой и так и этак. Пользуется, значит, что пачпорта не было. Что ты тут делать будешь? Взяли мы с Матреной, с бабой моей, ночью лошадь в телегу запрягли, да и... домой. Не пешком же нам было идти, да еще с ребенком малым, до дому-то верст шестьдесят будет. Хватился купец, а нас и след простыл. Лошадь я бы ему вернул. Неужто взял бы? А он, вишь, рассвирепел, что даровой работник ушел, да в суд, да жалобу: так, мол, и так, обокрали.
– И судили тебя?
– Говорят, судили.
– Ну как же?
– А вот и так же! – неопределенно отвечал Игнат, и густые брови его озабоченно хмурились, и все лицо надолго принимало угрюмое, почти страдальческое выражение.
– А ты бы сказал, что не виноват, – советовал Гриша серьезно.
– Да разве меня спрашивали? У нас суды-то какие? Где она, соколик, правда-то? Судили, судили, да вором меня и сделали. Вот как!
– Как сделали? – жадно допытывался мальчик.
– А вот так! – хмурясь и горько усмехаясь, отвечал Игнат.
Иногда разговор принимал другое направление.
– Разве Матрена твоя жена? – спрашивал Гриша.
– А то чья же! – добродушно отзывался Игнат.
– Чего же она не с тобой, а все в землянке хлебы печет?
Игнат улыбался.
– А чего ей тут со мной? Сказки мне, что ли, сказывать?
– Зачем сказки? – горячо возражал мальчик. – Мама сказки папе не рассказывает, так живет... А Полька, значит, твоя дочь?
– Значит, дочь.
– А еще у вас дети были?
– Нет, только и всего.
– Отчего у вас больше не было?
Игнат смеялся и крутил головой.
– Ну уж и ребенок! – говорил он.
– Чего смеешься? – слегка обижаясь и объясняя свою мысль, продолжал Гриша. – Вот у папы с мамой трое детей... Игнат! – ласково просил он тут же, заглядывая в глаза своего приятеля. – Когда уедем в город, ты уж побереги моего Королька.
– Уберегу! Уберегу! – обещал Игнат. – Да только, милый, как бы мне раньше вашего не уехать.
– А куда? – удивленно спрашивал мальчик.
– А вот... туда! – с своей обычной загадочной манерой отвечал Игнат.
Нередко задушевную беседу друзей прерывала старуха няня.
– Гришенька! Здесь, что ли? – спрашивала она, заглядывая в сарай. – И что это, право, – ворчливо продолжала она, – господское дите, а в конюшне живмя живет. Вот пожалуюсь маме! Скажите на милость: приятеля себе нашел. Иди сейчас, иди! А ты, непутевый, – обращалась она к Игнату, – чем тебе ребенка образумить, ты его пуще заманиваешь.
– Да я что же, Анна Герасимовна? Я ничего, – сконфуженно оправдывался Игнат. – Если бы я его дурному учил...
– Еще бы тебя в учителя! – презрительно замечала няня. – Иди, баловник, иди!
Отца и мать Гриша видел большей частью только за столом. Отец всегда был занят, мать целыми днями сидела у себя в спальне и считалась нездоровой. Когда у нее не болела голова, то болело что-нибудь другое, что не позволяло ей переносить шумного общества детей и даже яркого света дня. Когда Грише приходила в голову мысль забежать к ней, она ласкала его, порывисто целовала несчетное число раз и сейчас же просила уйти и не беспокоить ее.
147 
