Последние отзывы

  45  

Одевался режиссер всегда броско и непривычно, особенно по мере того, как он старел и все больше привыкал к необходимости искать со всеми компромисс. Словно одежда оставалась той единственной областью, где он был творцом. Иногда он носил женские кофточки с вырезом до талии и свои длинные волосы завязывал в виде конского хвоста, что стало его фирменным знаком. Этот экстравагантный стиль он утверждал в повседневной жизни. Ни в один из его многочисленных кино — и телефильмов он не попал.

При любом удобном случае Гордон поносил продюсеров картины, называя их «пиджаками». Он говорил, что мысли этих людей подобны «долбаному костюму-тройке», что «они душили все талантливое в Голливуде». Такое обвинение звучало довольно странно в устах Хэтэвея, который сделал сравнительно успешную карьеру и немало времени провел в тесном общении с этими самыми «пиджаками». На самом деле продюсеры любили его, не придавая особого значения ни одной из этих малозапоминающихся подробностей.

Но одна черта его характера по-настоящему проявилась в Бомбее — он панически боялся индийской пиши, трепетал от одной мысли, что она может повредить его желудку. По этой причине режиссер ел только фрукты, которые ему подавали в номер. Их он собственноручно перемывал в своей раковине. Обслуживающий персонал отеля «Тадж Махал» не удивляло подобное поведение иностранцев. Зато следствием особой «диеты» для Гордона были сильные запоры и геморроидальные кровотечения.

К тому же теплый и влажный климат Бомбея усилил хроническую предрасположенность режиссера к грибковым заболеваниям. Хэтэвей помещал шарики из ваты между пальцами ног, однако непобедимый грибок все же нашел уязвимое место и поразил его уши. Старый Ловджи про себя съехидничал, что режиссер мог бы выращивать грибы на продажу. Уши у него чесались так, что это сводило его с ума. Оттого, что Хэтэвей капал в уши фунгицидные капли и вставлял ватные тампоны, он настолько оглох, что его общение с людьми походило на комедийный фильм, где все друг друга не понимают.

Фунгицидные капли готовились из фиолетовой горчавки, поэтому воротник и плечи рубашек Гордона покрывали яркие пятна, поскольку ватные тампоны частенько вываливались из ушей или сам Хэтэвей вынимал их, отчаявшись, что ничего не слышит, так что он в полном смысле слова оставлял свой след на земле, где бы ни появлялся, след был ярко-желтый. Иногда жидкость попадала ему на лицо, придавая вид раскрашенного дикаря или представителя какого-то религиозного культа. Из-за того, что Гордон постоянно теребил уши, кончики пальцев у него также были ярко-фиолетовыми.

Несмотря на все это, старый Ловджи оказался под большим впечатлением от его артистического темперамента. Хэтэвей являлся единственным режиссером из Голливуда, других он никогда не видел. Старший Дарувалла сказал жене, а та передала Фаруку: Ловджи очень понравилось, что ни грибковое заболевание, ни геморроидальное кровотечение Хэтэвей не связывал ни с вынужденной диетой, ни с бомбейским климатом. В своих болезнях Гордон обвинял «долбаный стресс» от постоянных компромиссов и от общения с постановщиком фильма, этим «пиджаком», который случайно оказался женатым на славолюбивой сестре Хэтэвея. Сам Гордон в сердцах называл сестру: «эта п…а-страдалица».

Хэтэвею, который так и не добился оригинальности в своих киноначинаниях, приписывали авторство одной оригинальной вульгарной фразы. Он будто говорит о себе: «Е…сь быстрее своего времени». Видимо, если понимать эту грубость в прямом смысле, так на самом деле и было.

Мехер и Фарук с отчаянием слушали, как Ловджи обосновывал «величие» Гордона Хэтэвея, ссылаясь на его артистический темперамент. Непонятно было, поддавался ли Гордон нажиму «мещанского постановщика фильма», чтобы порадовать этого «пиджака». Вполне возможно, что принуждение исходило от «п…ды-страдалицы» — сестры режиссера. Говоря словами Хэтэвея, никогда нельзя определить, кто кого держит за яйца или кто кого дергает за проволоку.

Ловджи оказался новичком в этом творческом процессе, его шокировали такие словечки. Старому Дарувалле хотелось бы поучиться тому, как Хэтэвей продирается сквозь безумный хаос при съемках картины. Даже новичку было ясно, что фильм снимается с бешеной скоростью, и Ловджи ощутил атмосферу напряженности — ведь каждый вечер в обеденном зале клуба Дакуорт сценарий подвергался очередному изменению.

— Я доверяю своему долбаному инстинкту при съемках фильма, парень. В этом весь долбаный ключ, — доверительно пояснял Хэтэвей Дарувалле, а старик на этом основании честно старался постигнуть секреты его ремесла, поскольку, выйдя на пенсию, хотел стать сценаристом.

  45