— А зачем мне заботиться о подобном человеке? — взвизгнул Дарувалла.
— Вот это-то я и имею в виду. Понятно? Вы — типичный ненавистник гомосексуалистов, — заключил иезуит.
— Три тысячи девятьсот сорок девять, — гремел меж тем голос в репродукторе.
— Вы не способны даже дослушать историю, — пожаловался доктор.
— Прошу прошения! — повинился миссионер.
Их посадка в самолет задержалась: администрация снова конфисковала у будущего священника его швейцарский военный нож.
— Разве нельзя было вспомнить о ноже и запаковать этот проклятый предмет в сумку? — спросил Дарувалла будущего священника.
— Зная настроение, в котором вы находитесь, я был бы последним дураком, если бы ответил на этот вопрос, — возразил Мартин.
Когда они наконец оказались в самолете, миссионер снова открыл дискуссию.
— Послушайте. Мы оба переживаем за детей и ¦ сделали для них все, что было в наших силах, — начал иезуит.
— Кроме того, чтобы усыновить их, — заметил Дарувалла.
— Ну, нам этого не сделать, не так ли? — спросил иезуит. — Я имею в виду то, что мы их поставили в такое положение, где они смогут помочь себе сами.
— Замолчите, иначе меня сейчас вырвет, — попросил его Фарук.
— В цирке они в большей безопасности, чем там, где они находились раньше. Много ли потребовалось для того, чтобы мальчишка ослеп? А девчонка бы заразилась какой-нибудь ужасной болезнью, включая и самую страшную? Я уже не говорю, через что она прошла до всего случившегося. Слов нет, вы переживаете. Я тоже. Однако больше мы ничего не можем сделать, — объяснил Мартин Миллс.
— Неужели я слышу то, что называется фатализмом? — изумился Фарук.
— Спасибо, это не фатализм! Дети в руках Господа. Это я имел в виду, — ответил миссионер.
— Думаю, именно поэтому я и переживаю, — ответил доктор Дарувалла.
— Вас не кусала обезьяна! — вскричал Мартин Миллс.
— Я говорил вам, что так оно и было.
— Скорее всего это была ядовитая змея. Кроме нее . лишь сам Дьявол мог вас укусить! — подвел итог их дискуссии миссионер.
Два следующих часа они молчали. Их самолет приземлился, его сменило такси Вайнода и пока оно прокладывало путь в воскресном потоке автомобилей, мчавшихся из аэропорта Санта-Круз до Бомбея, Мартин Миллс все обдумывал, что ему следует добавить.
— У меня сложилось такое ощущение, — не вытерпел он, — что вы все время прикусываете себе язык и чего-то недоговариваете.
Доктор вспыхнул и готов был выкрикнуть, что не рассказывает ему и половины того, что хотел бы. Однако Фарук остановил себя и действительно прикусил язык — в ярком свете полуденного солнца блестящие рекламные плакаты вознесли доверительный облик брата-близнеца Мартина Миллса. И хотя на многих плакатах фильма об Инспекторе Дхаре и Башнях Безмолвия лицо актера было изорвано, из хаоса клочьев, из-под кусков навоза, брошенных людьми на эти изображения, знаменитая усмешка Дхара, казалось, сопровождала их.
В это самое время реальный Джон Д репетировал другую роль, собираясь предстать в другом жанре. Рахул не был обычным киноактером с куриными мозгами. Если бы Дарувалла знал, кто укусил его в гамаке отеля «Бардез», он бы согласился с Мартином Миллсом в том, что это был настоящий Дьявол собственной персоной… Впрочем, вторая миссис Догар предпочла бы, чтобы ее назвали не Дьяволом, а Дьяволицей.
Как только такси Вайнода въехало в Бомбей, недалеко от иранского ресторана, оно сразу же попало в затор. Пока Дарувалла размышлял, что это за ресторан, какого он класса, то почувствовал голод. Над рестораном возвышался почти полностью поломанный рекламный шит с Инспектором Дхаром. Киногерой был разорван от щеки до талии, однако его ухмылка уцелела. Другой плакат рядом с изуродованным Дхаром изображал бога Ганешу. Возможно, со своей слоновьей головой божество рекламировало намечающийся религиозный фестиваль, однако машины тронулись сместа до того, как Фарук смог разобрать надпись.
Низкорослый и толстый Ганеша казался верующим исключительно красивым: слоновье лицо бога своим красным цветом напоминало окраску чайной розы, на нем сияла похожая на лотос улыбка существа, пребывающего в грезах наяву. Все четыре его руки облепили пчелы, несомненно привлеченные запахом божественного ихора, струящегося по божественным венам. Три всевидящих его глаза взирали на Бомбей с благожелательностью, посылавшей вызов усмешке Дхара. Живот бога свисал почти до его человеческих ног с такими же длинными и яркоокрашенными ногтями, как у женщин. Единственный неполоманный бивень божества сверкал в лучах солнца, падавших на плакат под острым углом.