Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
62 
Говард Моргейм — один из трех симпатичных американцев, которые помогли мне избавиться от немалой части стереотипов и предрассудков относительно своей страны. Двое других — это Дренка, мой славный и трудолюбивый нью-йоркский издатель, и гениальный чудак Дэниел Шерр. Поход в ресторан с Дэниелом неизменно превращается в настоящий спектакль: этот тип наполовину еврей, наполовину араб, да к тому же еще и вегетарианец. Ваш покорный слуга, европеец, вполне довольный своим средиземноморским происхождением, никогда не мечтал посетить Соединенные Штаты. За двадцать с лишним лет скитаний у меня так и возникло желания побывать в этой стране. Пусть себе едут, кому интересно. Теперь я думаю, что менять иногда свое мнение если не мудро, то уж наверняка честно. Когда я все же отправился в Штаты по неотложным издательским делам, многие из моих самых серьезных опасений не замедлили подтвердиться. Однако мне посчастливилось обнаружить по-настоящему красивые и волнующие вещи, места и лица. Я нашел там благородство, культуру и друзей. Меня поразили книжные магазины, библиотеки, галереи и необычные музеи. Я повстречал людей, которые рассуждали об истории моей страны с глубиной, которой не хватает слишком многим испанцам.
С Говардом мы дружим уже несколько лет; с тех пор, как я показал ему Севилью и бары Трианы, и подарил серебряный кубок из ювелирного магазина в Кампане, неподалеку от киоска моего приятеля Курро. Это был настоящий кубок тореро. На нем не успели выгравировать имя, и Говард сделал это дома, у бруклинского ювелира. Мой друг родился в Бруклине и живет в нем до сих пор, правда, теперь в доме с видом на реку и мост. Говард — воплощение американской мечты. Он из бедной семьи, работал как проклятый и наконец смог купить себе превосходный дом. Этот дом — единственное, что жена Говарда оставила ему после развода. Рок-певица, смуглая красавица, она разбила моему другу сердце, но зато подарила ему прекрасную дочь, которую Говард обожает. Он подружился с новым бойфрендом своей жены, чтобы почаще видеть дочурку. Элегантность и европейские манеры Говарада очень нравятся женщинам, но ни одной из них он не позволяет встать между собой и своей дочерью. Они часто гуляют по Бруклинскому мосту, взявшись за руки, как двое влюбленных. Иногда Говард оборачивается ко мне и говорит: «Ты только посмотри на нее. Посмотри, какие глаза. Она так же красива, как ее мать, чертова ведьма!»
Как видите, Бруклинский мост играет в нашей истории не последнюю роль. Еще нам нравится ресторан прямо под ним, напротив Манхэттена. Это здесь Говард сказал мне, что гордится своим происхождением — гордится, что был нищим пареньком из Бруклина. Он так пылко говорил о своем квартале, этот элегантный космополит. «Ты заметил, — спросил меня Говард, — что в любом голливудском фильме о войне есть крепкий парень из Бруклина?» На самом деле он говорил о себе самом, вспоминал собственное детство. И, слушая его, я понял Соединенные Штаты так хорошо, как не смог бы понять за всю свою жизнь. Особенно в тот момент, когда Говард вдруг задумался о чем-то и наконец гордо произнес: «My city»[17], показав на небоскребы по ту сторону Гудзона. В тот момент я сумел полюбить Нью-Йорк почти так же, как мой друг.
КЛИЕНТЫ И КЛИЕНТКИ
Не так давно мне на глаза попался газетный заголовок, от которого я громко заскрипел зубами. Один клык до сих пор качается. «Адвокат заявляет о невиновности своей клиентки». Сначала я хотел написать все, что думаю по этому поводу, рискуя вызвать ярость Комитета разгневанных читательниц, дочери памплонского нотариуса — убежденной феминистки (каждый несет свой крест) и безымянного редактора, пропустившего в номер такую несусветную галиматью. Однако человек слаб. Пусть мой сосед — бывшая английская собака, который теперь стал королем острова Редонда, — лишит меня титула герцога корсиканского. Есть вещи, на которые не решился бы сам учитель фехтования со спортивного радиоканала «СМР». Сдаюсь, пусть все остается, как есть. Впредь обязуюсь подчинить стилистику своих заметок нуждам нашего общества и избегать употребления грамматических форм, в которых можно усмотреть проявления мужского шовинизма. В этом я солидарен с Королевской Академией, готовой узаконить любую чушь — сначала в молчании, затем в словаре. Я готов пойти дальше. Я глубоко раскаиваюсь в том, что прежде игнорировал богатый опыт, накопленный в предвыборных баталиях политиками, активно использующими обращения «граждане и гражданки» и «уважаемые жители и жительницы нашей страны». Я всего лишь старался следовать совету Франко: «Берите пример с меня. Не суйтесь в политику».
62 
