Последние отзывы

  116  

Остаток дня я шла дальше краем озера, пока на вечернем небе не показался ущербный диск луны, шелковисто-белый и прозрачный. Тогда я нехотя повернула назад, к дому, и в голове у меня созрело твердое решение: «Не могу больше оставаться в мире людей». Я должна уйти туда, где душа вольна будет излиться в крике, яростно и свободно, как ей хочется, не испрашивая ничьего позволения, не соблюдая никаких приличий, не боясь ничьего осуждения. Я вернусь и останусь среди этой дикой природы, где смогу жить как Дикое существо, не больше повинующееся людским законам, чем лось или орел, бегущий ручей или устремляющийся вниз ледник. Этот мир станет моим новым домом — на неделю, месяц или дольше. Буду жить жизнью Серафины — или какой она мне воображалась: жизнью мудрой женщины, ходящей где хочется, больше беседующей с реками и звездами, чем с людьми. Матушка завещала быть хозяйкой самой себе. А где еще женщина может быть хозяйкой себе, как не среди девственной природы, которая неподвластна человеку.

Следующие несколько дней я тщательно разрабатывала план дальнейших действий. Отобрала необходимые вещи: теплую одежду, крепкие башмаки, одеяло, кремень с огнивом, свечи, фонарь, ритуальные принадлежности, мои два ножа, дневник. Но за сборами я упустила одну вещь, что задержало мое бегство: я не могла придумать подходящую отговорку, чтобы потом не угнетало меня беспокойство домашних. Ибо я знала, мои планы неизбежно встретят сопротивление. Всякий, кто считал себя вправе командовать мной, велел бы выкинуть эту безумную идею из головы. Женщине, сказали бы они, неуместно и недопустимо скитаться одной. Что позволительно мужчинам — и что Виктор неоднократно делал, — то не дозволено мне. Если бы отец был дома и сказал мне это, пришлось бы отступить. Но мне могли помешать только слуги.

Наконец я просто и отважно сказала правду, не заботясь о том, что кто на это возразит, и моя прямота дала мне почувствовать себя сильной женщиной. Я собрала все свое мужество и объявила, что намерена предпринять пешую прогулку в горы, будто это была самая естественная вещь на свете. Но конечно, это было не так; объявление всех ошеломило. Особенно взволновался Жозеф; в отсутствие барона бедный старик оставался in loco parentis ^[46] и чувствовал ответственность за всех домочадцев, особенно женщин. «Недели две, — небрежно ответила я, когда он спросил, как долго я намерена отсутствовать, — возможно, дольше». А про себя подумала: «А возможно, уйду навсегда!» Он неодобрительно нахмурился и предостерег, что этого делать не следует. Но когда он пригрозил запретом, я мягко возразила, напомнив, что я не его дочь, а хозяйка дома. Если ему вздумается не отпускать меня, придется ему посадить меня под замок, иначе я при первой возможности поступлю по-своему. Видя, что его угрозы не действуют, он принялся настаивать, чтобы меня сопровождал один из слуг. К его ужасу, я отвергла и это предложение.

Я понимала его страхи; опасность ожидала не столько со стороны дикой природы, сколько от всякого люда, бродившего по лесам и горам. Местность полна была отчаявшимися бедолагами: дезертирами последних войн, беженцами из Франции. В те дни можно было видеть целые семьи, лишенные крова и бродившие по дорогам с котомками на спине в поисках пристанища, где они могли бы спастись от революционных катаклизмов эпохи. Многие уходили в леса и жили там, как дикари; другие с отчаяния становились разбойниками. Век Разума и Естественного Права породил беспримерное бесправие и жестокость.

Но я ничего этого не боялась; окрестные леса я знала как свои пять пальцев; вместе с Виктором и отцом мы бродили по ним, устраивали привалы. Я знала, где могу переночевать и укрыться от любой опасности со стороны людей. Больше того, я была уверена, что могу рассчитывать на свои хитрость и проворство, поскольку здоровье быстро возвращалось ко мне. К тому же я не буду в лесу одна. Со мной будет самая верная спутница, Алу, которая всю жизнь сопровождала Серафину. Под ее бдительной охраной я буду в большей безопасности, чем имея при себе мастифа. И еще одна предосторожность: я собиралась прикинуться последней нищенкой без гроша в кармане. Кому тогда захочется приставать ко мне?

Селесту мой замысел не убедил.

— Как бы женщина ни было бедна, — мрачно предупредила она, — у нее есть то, что мужчина только и норовит отнять.

Я отмела все ее опасения:

— Тогда переоденусь нищим мальчишкой. И возьму с собой крепкую палку, которой умею пользоваться, а еще склянку с протухшим цибетином и побрызгаю на себя, если станут приставать.

  116