49 
– Я хотел только вас попросить не пускаться из-за меня в такие расходы и хлопоты.
– Я пойду на них ради собственного спокойствия, заверяю вас, мистер Райдер. Мой отель – это дело всей моей жизни. Я допустил грубейший просчет относительно той комнаты. Не вижу другого решения, как только полностью ее уничтожить.
– Мистер Хоффман, эта комната… Дело в том, что я испытываю к ней привязанность. Мне там поистине очень хорошо.
– Не понимаю вас, сэр. – Хоффман выглядел неподдельно растерянным. – Комната явно с вами не согласуется. Теперь, когда мы с вами познакомились, я могу утверждать это определенно. Вы проявляете деликатность. Я с удивлением узнал, что вы питаете к этой комнате особую привязанность.
Я вдруг рассмеялся – возможно, без необходимости слишком громко.
– Ничуть. Особую привязанность? – Я снова залился смехом. – Комната как комната, и ничего больше. Если требуется ее уничтожить – значит, уничтожить! Я охотно переселюсь в другой номер.
– А, я очень рад слышать от вас подобное мнение. Не только до вашего отъезда, но и долгие годы спустя меня мучила бы мысль о том, что однажды вы останавливались в моем отеле и были вынуждены терпеть такие неудобства. Просто не понимаю, о чем я думал четыре года тому назад. Стопроцентный просчет!
Мы мчались сквозь темноту, долгое время не видя встречных фар. В отдалении кое-где смутно различались фермерские постройки, однако в основном по обе стороны лежала пустая непроглядная чернота. Хоффман не сразу нарушил молчание:
– Жестокое невезение, мистер Райдер. Пес, конечно, был уже немолодой, но легко мог протянуть еще года два-три. И подготовка шла так хорошо. – Он покачал головой. – Совсем, совсем не вовремя. – Обернувшись ко мне, он продолжал: – Но я уверен, все обойдется. Да, в этом я ни капли не сомневаюсь. Его теперь с пути не сбить, даже такими штуками.
– Может быть, мистеру Бродскому следует предложить другую собаку в виде подарка? Скажем, молодого щенка.
Я предложил это, почти не раздумывая, но Хоффман изобразил на лице глубокую сосредоточенность.
– Не знаю, мистер Райдер, не знаю. Нужно уяснить, насколько сильно мистер Бродский был привязан к Бруно. В другой компании его почти не видели. Он наверняка погрузится в траур. Но, думаю, вы правы: теперь, когда Бруно нет, мы должны скрасить ему одиночество. Может, каким-то другим животным. Чем-то утешить. Предположим, птицей в клетке. А потом, со временем, когда он будет подготовлен, можно будет преподнести и собаку. Пока не знаю.
Хоффман умолк – и мне показалось, что мысли его переключились на что-то иное. Но, не отрывая взгляда от разматывающейся перед нами дороги, он вдруг свирепо прошептал:
– Вол! Да, вол, вол, вол!
Однако меня уже настолько утомила вся эта история с собакой Бродского, что я молча откинулся на спинку сиденья с надеждой провести остаток пути в покое. Пытаясь кое-что выяснить относительно вечера, на который мы направлялись, я заметил:
– Думаю, мы не слишком опоздаем?
– Нет-нет. В самый раз, – отозвался Хоффман рассеянно. И я вновь услышал, как он яростно бормочет: – Вол! Вол!
Вскоре мы свернули с большой дороги и оказались в благодатном фешенебельном жилом квартале. В темноте виднелись большие дома, нередко окруженные высокой стеной или живой изгородью. Хоффман осторожно вел машину по тенистым авеню, не переставая шепотом твердить свое словечко.
Через высокие железные ворота мы въехали во двор внушительной резиденции. Здесь уже было припарковано немало автомобилей – и управляющий отелем не сразу нашел для себя место. Выйдя наружу, он торопливо зашагал к главному входу.
Я слегка помедлил, изучая дом с целью уяснить, что за собрание здесь намечено. Фасад здания состоял из длинного ряда огромных окон, доходящих почти до земли. Большинство окон за шторами было освещено, однако что творится внутри, разглядеть было нельзя.
Хоффман позвонил в дверной звонок и жестом пригласил меня к нему присоединиться. Когда я вышел из машины, дождь сменился мелкой изморосью. Я плотнее запахнулся в халат и устремился к дому, старательно огибая лужи.
Дверь отворила горничная, которая провела нас в просторный холл, украшенный величественными портретами. Хоффман был ей явно знаком: забирая плащ, она обменялась с ним беглыми репликами. Хоффман задержался у зеркала, поправляя галстук, а затем повел меня дальше.
Мы вступили в залитую светом огромную комнату, где прием был в полном разгаре. Присутствовало никак не менее сотни гостей в элегантных вечерних костюмах: они держали в руках бокалы и беседовали между собой. Пока мы стояли на пороге, Хоффман поднял передо мной руку, словно желая меня защитить, а сам выискивал глазами кого-то в зале.
49 
