191 
Объявленный, как я понял, являлся не только «краеугольным камнем городской библиотечной системы», но обладал также способностью «уловить изгиб росинки на кончике осеннего листа». Суроволицый послал публике напоследок еще один презрительный взгляд, потом пробормотал имя и торжественно удалился. Аудитория дружно зааплодировала – судя по всему, суроволицему, а не тому, кого он представил. В самом деле, последний показался не сразу и удостоился лишь нерешительного приветствия.
Это был аккуратный низкорослый человечек с лысиной во всю голову и усами. У него в руках была папка, которую он водрузил на кафедру. Не удостоив аудиторию ни единым взглядом, он извлек из папки несколько листков и стал их изучать и перекладывать. Публика начала проявлять нетерпение. Мною снова завладело любопытство, – и, решив, что очередь вполне может еще немного подождать, я осторожно вернулся к краю стенного шкафа.
Лысый наконец заговорил, но придвинулся слишком близко к микрофону, так что его голос загудел и завибрировал:
– Я хотел бы сегодня представить подборку работ, относящихся ко всем трем периодам моей творческой биографии. Многие из стихотворений вам знакомы, поскольку я читал их в кафе «Адель», однако, думаю, вы не откажетесь послушать их снова в этот особый вечер. Предупреждаю, в конце вас ждет небольшой сюрприз. И, смею надеяться, он будет довольно приятным.
Лысый снова углубился в бумаги, а толпа начала потихоньку перешептываться. Наконец он сделал выбор и громко кашлянул в микрофон, после чего восстановилась тишина.
Стихотворения были в основном рифмованные и сравнительно короткие. Они повествовали о рыбах в городском саду, о метелях, о разбитых окнах, запомнившихся с детства, и были все без исключения прочитаны странным высоким речитативом. На несколько минут меня отвлекли размышления, а потом я заметил, что в той части зала, которая находилась непосредственно подо мной, зазвучали голоса.
Сперва говорящие соблюдали рамки приличий, но, как мне показалось, с каждой секундой смелели. Когда же лысый принялся декламировать поэму о котах, которые на протяжении долгих лет сменяли друг друга в доме его матери, шепоток вырос в полноценную оркестровую партию, сопровождавшую солиста. Преодолев робость, я переместился к самому краю шкафа, ухватился обеими руками за деревянную раму и взглянул вниз.
Шумели, действительно, сидевшие непосредственно подо мной, но число говоривших я явно переоценил. Семь-восемь человек, судя по всему, махнули рукой на поэта и занялись приятной болтовней, причем некоторые развернулись спиной к подмосткам. Я хотел разглядеть эту группу получше, но тут заметил мисс Коллинз, которая сидела на несколько рядов дальше.
На мисс Коллинз было то же элегантное вечернее платье черного цвета, что и в первый вечер на банкете, и плечи так же закрывала шаль. Слегка наклонив голову и касаясь указательным пальцем подбородка, она благодушно созерцала лысого поэта. Некоторое время я не сводил с нее глаз, но не обнаружил в ее облике ничего, кроме абсолютного, безмятежного спокойствия.
Я перевел взгляд на шумную компанию подо мной: в руках у них оказались игральные карты. Только тут я различил, что в целом ядро группы составляют пьяные, которых я встретил в первый вечер в кино и совсем недавно в коридоре.
Игроки вели себя все более развязно, дошло даже до радостных выкриков и взрывов смеха. Остальная публика бросала на игроков неодобрительные взгляды, но в конце концов все больше народу, по их примеру, принималось за беседы, хотя и не такие громкие.
Лысый, казалось, не замечал этого и прочувствованным тоном читал стихотворение за стихотворением. Минут через двадцать он сделал паузу и, сложив вместе несколько листков, произнес:
– А теперь мы переходим к моему второму периоду. Некоторым из вас уже известно, какой ключевой эпизод послужил ему началом. Это открытие, после которого стало невозможным использовать прежние творческие инструменты, заключалось в том, что моя жена мне изменила.
Словно под бременем печальных воспоминаний, он повесил голову. И в эту минуту один из шумной компании выкрикнул:
– Так он, значит, пользовался не теми инструментами!
Его приятели загоготали, и один из них прокричал:
– Плохой ремесленник всегда винит инструмент.
– Его жена, не иначе, тоже, – добавил первый голос.
Этот диалог, явно рассчитанный на максимальное число слушателей, вызвал в зале оживленное хихиканье. Какую часть из сказанного уловил лысый, определить было трудно, но он смолк и, не глядя на шумную компанию, снова стал рыться в бумагах. Быть может, он собирался дать еще какие-то пояснения по поводу смены периодов, но теперь оставил эту мысль и вернулся к чтению.
191 
