Последние отзывы

  9  

— О черт, у моей соседки сегодня какое-то сборище.

Так что мне ничего другого не остается, и я скрепя сердце называю адрес в восточном районе водителю мини-такси. Парень хотя бы не кочевряжится и везет, куда сказано. А то эти кретины-таксисты обычно туда не ездят, а если и соглашаются ехать, то смотрят на тебя, как злоебучие работники из социальной службы — и все это за счастье стрясти с тебя двадцатник за какие-то пять-шесть миль. Даже арабы и турки, и те не везут меньше чем за пятнадцать фунтов.

Исподлобья поглядываю на эту самую Рэйчел, расчетливо заполняя паузы в разговоре. А эти паузы говорят о том, что она все больше и больше разочаровывается — с каждым кварталом, который мы проезжаем. И все-таки она довольно разговорчива, и, борясь с похмельными последствиями уик-энда, я вдруг понимаю, что мне трудновато поддерживать разговор. Кроме того, когда первое усилие сделано и ты знаешь, что все уже на мази, накатывает эдакая апатия. Ты уже поймал свою рыбку, вы с ней остались наедине, и к чему теперь эти условности… они только в напряг… Ты заводишь какой-то пустой разговор и съезжаешь на шуточки Бенни Хилла. И теперь самое трудное — это слушать, но это и самое важное. Это важно, потому что я вижу, что ей хочется притвориться, что во всем этом есть некий шик, что это (хотя бы в потенциале) больше, чем просто перепихон, больше, чем просто животная похоть. А на самом деле мне хочется ей сказать: «Заткнись, сука, и снимай быстро свое шмотье. Мы с тобой больше не увидимся никогда, и если наши дорожки все-таки пересекутся, мы прикроем свое смущение безразличной гримасой. И я с отвращением буду думать о звуках, которые ты издавала, когда я тебя ебал, и о сожалении у тебя на лице на следующий день. Но зато ты запомнишь меня надолго, потому что хорошее забывается быстро, а плохое запоминается».

Но я, разумеется, ничего этого не скажу, и вот мы уже поднимаемся вверх по лестнице в мой клоповник, я извиняюсь за бардак и выражаю искреннее сожаление, что все, что я могу предложить ей выпить, — это бренди, а когда она спрашивает, отвечаю:

— Да, Рэйчел, настоящий эдинбургский. — Я несказанно счастлив, что у меня нашлась нераспечатанная коробка настоящих стаканов для бренди.

— Ой, здесь так мило. Я однажды была в Эдинбурге, на Фестивале, пару лет назад. Мы тогда здорово повеселились, — сообщает она мне и рассматривает коробки с кассетами.

Это должно звучать грубо и мерзко для ушей шотландского распиздяя — то есть меня, любимого, — но это звучит как-то правильно, и я радостно булькаю бренди в стакане. Я восхищаюсь ее изяществом, ее безупречной кожей, белозубой улыбкой, а она говорит:

— Барри Уайт… Принц… у тебя неплохой музыкальный вкус… куча соула и гранжа…

И это не только влияние бренди, потому что когда она берет свой стакан с грязного кофейного столика, я чувствую, как воображаемая ширинка расстегивается, и говорю себе: ВОТ ОНО. Вот оно — самое время влюбиться. Просто расстегнуть ширинку и позволить всей этой любовной требухе поглотить нас, превратиться в бешеного быка и чокнутую корову. Показаться друг другу полными идиотами; нести всякий бред, раздобреть в неге. Но нет. Я делаю все, как всегда, и использую секс, чтобы убить любовь, и я хватаю ее, наслаждаясь ее деланным потрясением, и мы целуемся, обнимаемся, потом раздеваемся, ложимся, лижемся, дразнимся и ебемся.

Кстати, я уже понял, что ее зарплата, должность и социальное положение не столь впечатляющи, как мне показалось сначала. Она просто сучка, вот и все. Иногда приходится попотеть, чтобы узнать человека поближе.

Мы немного поспали, а утром снова занялись сексом. Едва я ей вставляю, как мы начинаем трястись и подскакивать, потому что экспресс на Норвич в 7.21 как раз проходит через станцию Хакни-Даунз, и кажется, что сейчас он отправит нас прямиком в Восточную Англию, и она вопит:

— О Боже… Саймон… Сай-мммммннннн…

Рэйчел засыпает, а я встаю и пишу ей записку, что у меня много дел и что я ей позвоню. Иду в кафе через дорогу, выпиваю там чашечку чаю и жду, когда она спустится. У меня даже глаза увлажняются, когда я вспоминаю о ее смазливой мордашке. Я фантазирую, как поднимаюсь обратно, может, даже с каким-нибудь веником из цветов, открываю ей свое сердце, признаюсь в вечной любви, превращаю ее жизнь в сплошной праздник и становлюсь ее принцем на белом коне. Между прочим, принц на белом коне — это не только женские мечтания, но и мужские тоже. Но только мечтания. Меня охватывает тошнотворное ощущение потери. Легко кого-то любить — как, впрочем, и ненавидеть — в его отсутствие, кого-то, кого мы на самом деле совсем не знаем. И я — крупный специалист в этом вопросе. Но проблема в другом.

  9