Особенно,... 
50 
Пеший путь оказался куда длительней, чем поездка в автомобиле Сэма. Часто они останавливались, чтобы отдохнуть, пособирать землянику и обсудить, не пора ли достать прихваченный с собой ланч; нарвали ольховых веток — отгонять слепней.
— Уоррен! Это неспелые ягоды.
— Они красные.
— Это ежевика. Пока не почернеет, она неспелая.
Уоррен поглядел себе в горсть.
— Когда черные ягоды красные, они зеленые, — пояснил Пирс; все рассмеялись, задумались и по пути повторяли эту фразу еще и еще раз.
Все запомнили этот перекресток, лавчонку на развилке, но никто не мог сказать, по которой из дорог они ехали к Кабаньему Хребту. Так далеко от дома они никогда еще не заходили.
— Поди внутрь и спроси, — предложил Пирс, обращаясь к Хильди.
— Сам спроси.
— Уоррен! — проговорил Пирс. — Поди внутрь и спроси, какая из дорог ведет на Кабаний Хребет.
Уоррен смело пошел к веранде, крыша которой словно бы пригнулась под ударами солнца. Не иначе как это был магазин: приколоченная ржавыми гвоздями к стене вывеска с исполинской крышкой от бутылки, расположение предметов на веранде и на голом, без травы, дворе — все говорило о том, что здесь ведется торговля. Однако выскочившая из-под веранды желтая собака ощерилась на Уоррена и зарычала — магазинная собака так бы себя не повела.
Не смутившись, Уоррен обогнул собаку и взошел на веранду. Заглянул в ломаную дверь-ширму. Остальные наблюдали, как Уоррен разговаривает с кем-то внутри, собака его обнюхивала, он бочком отступал. Наконец Уоррен вернулся.
— Что они сказали?
— У них такой говор, что я не понял.
Но вроде бы они указали на левую дорогу, ее же как будто вспомнили и Олифанты с Пирсом, так что путь их лежал налево и вверх.
— Пошли, Уоррен.
— Что о себе думают собаки? — раздался сзади его задумчивый голос. — Они голые или одетые?
Этот вопрос вызвал разногласия, и по пути наверх они спорили, поскольку это спасало от мыслей о том, что они делают и в какую забираются далищу.
Как можно было ожидать от Бобби, чтобы она здесь, в одиночестве, осталась католичкой? Первое причастие, то самое, украденное, ее принять уговорили, но как же следующие?
Пирс представил себе картину, как в излюбленных историях сестры Мэри Филомелы о священниках за железным занавесом: отец Миднайт взбирается по дороге в своем стареньком черном «студебеккере», пряча под курткой гостию. На плечи ему проворно скользит пурпурная епитрахиль, Бобби за яслями тайно преклоняет колени, принимая причастие. При мысли об этой монашеской мелодраме, о собственном в ней соучастии, которого уже не отменишь. Пирс залился жаркой краской стыда.
— Может, она опять сбежала, — предположила Бёрд. — К нам, жить с нами.
Это была история из другой книги. Пирс, глядя в зеленоватый сумрак сосняка и балки, мог выдумать еще одну: они с Бобби сбегают вместе, он следует за ней, у нее хватает на двоих лесной сноровки и бесстрашия, у него — мозгов и рассудительности. Он почти что видел, как на освещенных солнцем прогалинах мелькают, держась за руки, две фигурки.
Тут до них донесся непрерывный шум из непонятного источника, низкий и не такой многообразный, как звуки полуденной природы. Далее, на широком и плоском участке дороги в редком леске, они остановились; первым Пирс, который раньше других заметил что-то непонятное, потом Хильди и потом Бёрд.
— Смотри. Что там случилось?
Справа от дороги, в лесу, стоял валун, выше Пирсова роста. Он был облеплен глиной, как камень, выкопанный на садовом участке; сверху глина за день подсохла и сделалась светло-желтой, а внизу, в тени, оставалась влажной. За валуном тянулся, теряясь из виду в высоте, след, который он пропахал, когда катился вниз: обломки осин и елей, раздробленные камни, вмятина в земле, длинный вспоротый шов в лесу или разошедшаяся грубая застежка-молния.
Да что же это. Все четверо застыли в размышлении и один за другим пришли к тому же выводу: если землетрясением или другой силой этот исполинский камень вывернуло с места и швырнуло вниз, и с тех пор — возможно, вероятно — не прошло и суток, то в любую минуту за ним может последовать не меньший, вполне способный пересечь дорогу, по которой они идут. И кстати, что бы значил этот жуткий грохот.
Они с опаской двинулись вперед. Восхождение, казалось, привело их в странное место, непредсказуемое: в воздухе чувствовался запах сырой земли. Дорога вновь резко свернула вверх, по бетонному, в трещинах, мосту пересекла прыгающий из стороны в сторону ручей и стала карабкаться вдоль берега. Ручей был коричневый, как кофе с молоком, засоренный чужеродными камнями.
50 
