3

– Бюжо! Накрой нам стол, Бюжо!

– В долг больше не дам! – отрезал кабатчик.

– Какой долг? Я привел клиента!

«Крит» был знаком Торвену. Сюда он заглядывал с капитаном Гарибальди; здесь познакомился со вспыльчивым Огюстом Шевалье. Заведение средней руки, тихое и неприметное. Сейчас кабачок пустовал – архивариус, торопясь не упустить добычу, закрыл патентное бюро раньше обычного. Часа через полтора в «Крит» нагрянут студенты, лавочники, шлюхи; проснется безногий инвалид, мирно дремлющий в углу, затянет «Старого капрала»…

– Так я накрываю, мсье?

Кабатчик испытующе пялился на Торвена. На клиента, которого привели. Лицо папаши Бюжо выражало противоречивые чувства. С одной стороны, на нем читалась законная радость: стол означал прибыль. С другой же стороны… Нет, сравнение, при всей его абсурдности, попадало в точку. Кабатчик напоминал актера, которого в разгар попойки стали уговаривать прочитать монолог из «Мнимого больного». Что вам стоит, сто раз читали, валяйте в сто первый…

– Я ничего не слышал о газовом двигателе Лебона, – сказал Торвен, ожидая, пока объявится ужин (вернее, поздний обед). – Им что, никто не заинтересовался?

Старичок ухватил бутыль анжуйского – первую ласточку его весны. Ловко разлил по стаканам: Торвену – на донышко, себе – до краев. Архивариус был похож на призрак, явившийся из глубин прошлого века: кафтан с косыми фалдами, гетры, панталоны в обтяжку… Сверчок, стрекочущий на груде патентов, он возбужденно раздувал ноздри, принюхиваясь к аромату вина.

– Бюрократы, мсье! Чинуши! О, как мы обрадовались, когда Наполеон взял на себя ответственность за Францию… Мы же не знали, что это такое – свора императорских чиновников! Бедняга Лебон носился со своим двигателем, как бесприданница – с девственностью. Норовил всучить всем и каждому. В ответ его травили, гнали с работы, мешали исследованиям. Нищета, мсье! Когда б вы знали, до чего она противна, кислая старуха – нищета…

Стол мало-помалу заполнялся. Устрицы, копченые колбаски, обжаренные на решетке; утиная грудка под ягодным соусом, ломти сыра… Чувствовалось, что не будь рядом со старичком Торвена, архивариус довольствовался бы куском хлеба с холодной говядиной.

– По второй, мсье? За несчастного профессора Лебона! Все, чего он добился, – краткий триумф в отеле «Сеньеле». Ему позволили разместить там десятка три газовых рожков. Я видел эту красоту своими глазами! Рай, мсье! – истинный парадиз. На смертном одре я вспомню, как сверкала зелень сада в свете фонарей – и отойду с миром…

Отходить архивариус не спешил. Напротив, допив второй стаканчик, он вцепился здоровыми, молодыми зубами в колбаску и живо расправился с ней. Следом настал черед утки. Папаша Бюжо, любуясь пиршеством, маялся за стойкой – ни дать ни взять, премьер-тенор, ожидающий в кулисах: когда же его вызовут на сцену?

Честно говоря, Торвен ничего не понимал.

– И тогда Лебон обратился в военное министерство? – попытался он натолкнуть старичка на нужную тему. – Я прав?

– Мсье – провидец! Оракул! Кумская сивилла! Конечно же, куда идти отверженному в Париже, если не в военное министерство? Но замечу, – старичок понизил голос до зловещего шепота, – что господин Лебон оказался умнее, чем о нем думали. Он пошел к военным не с чертежами двигателя. О, он нес им подлинную изюминку! Нес – и не донес. Бюжо! Мы ждем вашего рассказа…

Унылый, кабатчик подсел к ним за стол.

– Он заставляет меня по сто раз повторять эту историю, – пожаловался паша Бюжо, – как злобный арабский Шахерер. Водит и водит, а я чеши, значит, языком…

– Как кто? – изумился Торвен.

– Шахерер. У него была жена Хушизада, которая знала уйму сказок…

– Шахрияр! – Торвен вспомнил томик «Тысячи и одной ночи» в переводе Галлана, которым зачитывался в юности; а еще точнее – до войны, где сгорела его юность. Позднее, охладев к развлекательному чтению, он подарил книгу Андерсену, чем вызвал ликование последнего. – Шахрияр и Шахерезада!

  135