Особенно,... 
78 
– Да что с тобой такое? – раздражённо спросил отец. – Что ты маешься? Сейчас сиденье провертишь задницей. Что там у тебя?
И Миша как мог объяснил отцу, в чём, собственно, дело.
– А-а-а! – сказал отец, успокаиваясь. – Ты только теперь заметил. Такие точки и как бы соринки есть и у меня. Просто я про них не спрашивал никого. Я точно не знаю, что это такое, но, наверное, они есть у всех. Это что-то на глазах или в глазах. Не переживай. И не думай о них. Не будешь думать – не будешь их замечать. А их с годами будет больше. Но ты забудь. Не обращай внимания и привыкнешь. Это навсегда. Не три глаза, а то только натрёшь, и хуже будет.
– Навсегда? – переспросил Миша.
Тогда ему впервые открылось пугающее значение этого слова. В нём звучала тяжесть жизни, текущей и грядущей. Тогда он осознал, что с чем-то нехорошим и неприятным нужно будет жить, и избавиться от этого невозможно. А то, что подобное знает и с этим живёт его отец, Мишу не успокоило, а, наоборот, огорчило и напугало только сильнее.
Когда он маленьким впервые испугался во время купания того, что его пальцы, такие всегда гладкие, вдруг сморщились, мама смеялась. Он-то боялся, что пальцы так и останутся сморщенными.
– Мишенька, пальчики высохнут и снова станут красивые, – улыбаясь, говорила мама.
Пальцы высохли и стали прежними. А в «навсегда» был другой страх. Страх обретённого знания.
Но та история, которая произошла летом в Архангельске, когда Мише было пятнадцать, стала для него ещё и страшной тайной, о которой он не рассказал никому и никогда. Ни друзьям, ни родителям, ни жене, ни даже Юле. И Миша знал, что никому и никогда эту историю не расскажет, сколько бы лет ни прошло. Он не хотел ни на кого вываливать свой ужас и сам не хотел его снова пережить в процессе рассказа. Он знал, что эта тайна и страх с ним навсегда.
***
Летом в тёплые или жаркие дни Миша с парой одноклассников любили лазать по крышам. Начались эти вылазки на крыши, когда Мише было тринадцать лет. Там, на крышах, они загорали, пробовали курить, болтали, приносили с собой какую-нибудь еду и ели, пару раз даже пробовали пить пиво, но выпили помаленьку, опасаясь разоблачения и наказания.
А в то лето, когда Мише было пятнадцать, он остался без компании. Все разъехались куда-то из Архангельска погреться. Тем летом Мише очень нравилось быть одному, он впервые ощутил радость и гордость одиночества. Ему удавалось много рисовать, он запоем читал книги, и ещё ему казалось, что он страдает от любви к девочке, которая училась в его школе, была на год старше, дружила с другим парнем, на Мишу внимания не обращала, жила в соседнем дворе и в начале лета уехала куда-то. У Миши была её фотография, он хотел нарисовать её портрет, написать стихи и подарить ей, когда она вернётся. Но подарить так, чтобы она не знала, кто это сделал.
Тогда он облюбовал себе одну крышу и проводил на ней много времени каждый день. Лето выдалось жаркое, да и крыша была очень хорошая. Миша думал, что никто не знает, как на неё выбраться. Он сам разведал выход на ту крышу случайно. Надо было зайти в один подъезд, пробраться на чердак и долго идти в другой конец дома по тёмному, душному и пыльному чердаку до люка на крышу. Там было много балок и стропил на чердаке. Идти было трудно и жутковато. Миша брал для прохождения чердака фонарик.
Фонарик был очень особенный. Старый, английский и якобы сохранившийся в семье с тех времён, когда в Архангельске стояли английские интервенты. Миша брал его тайком, родители запретили бы. Можно было взять любой другой фонарик или купить, но Миша брал этот. С этим было романтичнее и приятнее. К тому же современные батарейки подходили к старинному фонарику, что Мишу удивляло и радовало, но вызывало сомнения, действительно ли фонарик такой древний.
А с крыши открывался вид на Северную Двину, пароходики, лодки, белые теплоходы. Крыша была покатая, покрытая ещё не ржавой жестью, которая нагревалась летним солнцем. Миша никому не говорил, куда и зачем он уходит. А родители и не спрашивали, они весь день работали, брата Диму на лето отдали бабушке. Миша наслаждался свободой и тем, что в походах на крышу содержалась опасность и запрет.
И вот одним жарким днём Миша сидел на крыше, на небольшой подстилке, которую принёс с собой в сумке. Он снял майку, сидел в одних шортах и загорал. Сначала он сидел и срисовывал карандашиком в блокнот фотографию той самой девочки. Он рисовал её уже несколько дней, но ничего не получалось. Блокнот становился всё тоньше. Из неудачных рисунков Миша складывал самолётики. Они получались маленькие и какие-то хорошие. Каждый раз, чтобы пустить самолётик, Миша подбирался почти ползком к краю крыши, вдоль которой тянулся низенький жёлоб и нечто вроде перильцев. Многие самолётики быстро застревали в ветках тополей, но некоторые улетали далеко, почти до самой реки.
78 
