140 
– У меня никого, кроме тебя, нет.
Анино лицо исказилось мукой. Она повернулась и выбежала из кухни. Миша услышал её сдавленное, вырвавшееся рыдание. Он сам схватился за лицо руками и, не сходя с места, согнулся в беззвучном стоне. Он не мог вздохнуть. Он только долго выдыхал из себя стон.
Он минуту стоял так, не разгибаясь. Дыхание вернулось. Миша прошевеливал губами страшные, грязные и совершенно бессвязные ругательства. Обрушивал их просто так. Он не ругал себя, он не ругал происходящее, он просто страдал.
А потом он иссяк, выпрямился, оторвал руки от лица, сделал шаг к ближайшему стулу и сел на него. Он сел, упёршись локтями в колени и опустив голову.
«Вот, Юлечка, полюбуйся, что ты наделала. Ты же понимаешь, ты же умная баба, что всё это из-за тебя, – думал Миша. – Отчего ты сбежала? Что тебя такое допекло? Зачем в петлю-то? Что? Мол, танцуйте без меня? Ты это хотела сказать? Ну вот! Видишь, как танцуем?! Ты зачем телевизор отдала? Чтобы добрым словом помянули? А разве тебе было не всё равно? Должно было быть всё равно! Мол, делайте, что хотите, а я пошла! А тут, видишь, что творится? Думаешь, ты ни при чём? Ошибаешься!»
– Ой, куда это меня понесло? – очень тихо сам себе сказал Миша. – Как там Серёга сказал? Да уж! Живётся мне не скучно.
Миша посмотрел на перчатку, валяющуюся на полу, горько усмехнулся и подумал: «Оказывается, ты, Сёпа, не зря извинялся. Не можешь без девок? А я-то здесь при чём?» Миша встал и со всей силы и злости запнул перчатку под холодильник.
«Вот и скажите мне все после этого, как нужно говорить правду?! – подумал Миша, стоя посреди кухни. – Одной суке дал телефон. Помог? Помог! Друга подвёз? Подвёз!… Всем помог…»
– Бедная моя Анечка, – сказал Миша вслух, едва слышно.
***
Он довольно долго сидел на кухне. Допил чай. К нему зашла взволнованная Катя, одетая в пижаму. Она спросила: «А почему мама плачет?» Он что-то ей ответил, что у мамы плохое настроение. Катю этот ответ не удовлетворил, но она ушла. Он ещё посидел в тишине и пошёл посмотреть, что происходит дома.
Дверь в детскую была закрыта, в гостиной горел свет. В щели под дверью детской комнаты было темно. Миша заглянул в спальню. Ани там не было. Он вернулся в гостиную, включил торшер и выключил верхний свет, постоял, сел на диван. Он понял, что ни переживать, ни думать он больше не в состоянии совсем. Перспектива ещё одной бессонной ночи пугала. Ему стало жарко и неудобно в свитере, и он его снял, оставшись в майке.
Он включил телевизор и сделал звук совсем тихим. Шёл какой-то фильм, который он уже видел, но названия не помнил. Актёры тоже были знакомые. Он переключил телевизор на другой канал, ещё, ещё. Наткнулся на новости. Шёл репортаж о создании какого-то нового самолёта. Он посмотрел этот репортаж. Потом был спорт и прогноз погоды. На большую территорию страны уже пришли холода, а в Норильск настоящие морозы. Где-то было почти совсем тепло. Там, где на карте находился Петрозаводск, было всё окрашено синим, и от этой синевы вправо, то есть на восток, были направлены синие, жирные стрелки, как будто оттуда наступали враги. Но это был какой-то циклон. Красивая, элегантная диктор сказала, что там идут и продолжатся дожди и возможен снег с дождём. Москву ожидало понижение температуры, но без осадков.
Никаких эмоций эта информация у Миши не вызвала. Он ещё попереключал каналы и вернулся к тому фильму, название которого не помнил. Он посмотрел его немного и почувствовал, что всё же съел бы чего-то. В холодильнике Миша отыскал среди банок, кастрюлек и пакетов с молочными продуктами небольшой кусок варёной курицы. Ногу и ещё немного. Он положил это на тарелку, унёс на диван, съел всё, тщательно и чисто обглодал косточки, а некоторые разгрыз. Кино тоже никаких эмоций и интереса не вызвало, но удавалось совсем не думать.
Темнота и тишина за дверью детской беспокоили и тревожили сильнее, чем неизвестная опасность и телефонные угрозы. Миша сходил на кухню, поставил тарелку с тем, что осталось от куска курицы, на стол, попил тёплой, кипячёной воды. Потом в ванной умылся, почистил зубы и вернулся к телевизору. Кино ещё не закончилось. Он продолжил смотреть. Очень не хотелось идти одному в спальню и ложиться одному в постель.
Он представлял себе спящую в детской Аню. Она часто, укладывая Соню, сама засыпала вместе с ней в Сониной кровати. Аня не могла вытянуться в полный рост в детской кровати, но она всегда очень уютно там умещалась, прижавшись спиной к стене и свернувшись калачиком. Спала она обычно с Соней недолго, вскоре просыпалась и выходила из детской, щурясь на свет и потягиваясь. Она всегда упрекала Мишу за то, что он её не разбудил, что забыл про неё, а она ещё хотела попить чаю, почитать или посмотреть телевизор, но проспала. А в этот раз Миша не ждал, что Аня выйдет. Он очень хотел пойти, позвать её, всё объяснить, найти слова, прогнать висящее в воздухе во всех комнатах и помещениях их квартиры трагическое напряжение и ощущение несчастья. Но Миша понимал, что сейчас дверь в детскую закрыта для него и от него, что он её открыть не может. Он не может туда войти, потому что у него нет слов для Ани. Он знал, что и о чём он хочет и должен сказать, но слов у него не было. Особенно тех слов, с которых можно начать.
140 
