Особенно,... 
89 
Ныне же Господь Всеблагой возжег его вновь».
В: И вы дали веру этим лицемерным рацеям? Поверили ее дерганью и тряске?
О: Мудрено было не поверить, сэр. Все было так натурально. Много я на своем веку повидал актеров, на такую искусную игру ни один не способен.
В: На такую гнусную игру. Однако продолжайте.
О: Я, стало быть, отвечаю: «Чем всякие слова говорить да рассуждать о спасении, растолковала бы ты лучше, за какой нуждой Его Милость занесло в это место и куда подался Дик». А она мне на это: «Зачем ты, Фартинг, мне солгал?» – «Когда это я тебе лгал?» – «Ты уверял, будто послан отцом Его Милости». – «Правда, – говорю, – послан». – «Нет, не правда. Будь это правдой, ты бы точно знал, кто я такая, а не лез с вопросами». Надо же, как подался! Уж я ее убеждал-убеждал – не верит. Только руку мне пожимает, точно хочет показать, что я напрасно стараюсь. Потом спрашивает: «Ты боишься? Не бойся. Мы теперь друзья, Фартинг, а дружбе ложь не сродна». А я себе смекаю: раз уж в этих водах я сел на мель, пущу-ка свой корабль другим курсом. «Положим, что и ложь, – говорю. – Но что бы нам с тобой не переладить ее в правду? Отчего бы не поступить так, как если бы то была правда? А уж Его Сиятельство на вознаграждение не поскупится». Она меня поняла и отвечает: «Наградой нам вернее всего станет смерть. Мне ли не знать, что за люди сильные мира сего. Того, кто способен навлечь на них позор, они в живых не оставят. Мне же ведомо такое, что им от позора нигде глаз нельзя будет показать. А и расскажи я им, все равно не поверят. Кто станет слушать таких, как ты да я?»
В: Ловко она тебе зубы заговорила. Так ты и учинился пособником продувной потаскухи.
О: Так ведь ее, сэр, как подменили. Теперь она сделалась такой ласковой.
В: Нечего сказать, ласка: в глаза называет тебя лжецом. Отчего же вы не возразили, что ваш христианский долг – донести обо всем Его Сиятельству?
О: Я почел за лучшее отложить исполнение своего замысла. Все равно она стояла на своем: дала-де при молитве обет прямо отсюда воротиться к родителям. Она точно знала, что те еще живы. Тогда я свернул на другие предметы. Я предложил, чтобы она ехала со мной в Бристоль. Она и сама того хотела, но объявила, что боится ехать прежним путем и лучше нам податься в Бидефорд, а оттуда перебраться по морю.
В: Она привела свои резоны?
О: Она помнила слова Его Милости, что его сиятельный батюшка отправил за ним соглядатаев – недаром она сперва поверила, что я подослан Его Сиятельством. И если они в самом деле идут за нами по пятам, то при встрече ее непременно узнают. Эх, думаю, по морю, по суше – какая разница?
Если ей морское путешествие нипочем, то и мне бояться негоже. Зато неотлучно буду при ней до самого Бристоля. Оттого-то, ваша честь, мы и пустились в Бидефорд.
В: Что же она вам рассказала по дороге?
О: Я, сэр, повторю вам всю ее историю, но только не совсем так, как она была рассказала, потому как мне пришлось ее выслушать не в один прием, а частью по дороге, частью в Бристоле: мы там провели два дня. Но об этом после. Так вот, перво-наперво она рассказала, что познакомилась с Его Милостью у Клейборнихи месяц назад. Привел его другой лорд, который в этом заведении был свой человек. Она сказывала – натуральнейший сводник, хоть и лорд. Она провела Его Милость для услаждения в свой покой, и тут обнаружилось, что ее ласки ему не надобны, хотя прежде, когда они сидели внизу со всей честной компанией, он как будто бы показывал такое желание.
В комнате же он объявил, что имеет ей нечто предложить, и, выложив на стол пять гиней, пояснил, что это плата за молчание. А дело, мол, состоит в том, что есть у него некий изъян, из-за которого он, увы, неспособен наслаждаться тем, для чего она нанята. Но пусть она удержится от насмешек, а лучше явит ему сострадание. И знает он лишь одно средство худо-бедно потешить свою плоть: наблюдать чужие постельные забавы. Отчего так получается, он и сам не разберет. Если она согласится ублажить его на такой диковинный лад, взяв себе в подмогу усердного слугу Его Милости, то он в долгу не останется. Притом, радея о своем добром имени, он не хотел, чтобы известие о его изъяне дошло до ушей его приятеля и мамаши Клейборн.
По этой причине он не отваживался исполнить задуманное в этих стенах, но просил ее дозволения сперва захаживать к ней под видом обычного гостя – а там уж он сумеет войти в доверие к хозяйке и, когда приспеет время, под каким-нибудь предлогом нанять девицу в отъезд. А слуга, говорил он, парень молодой, до любви охочий, собой красавец – редкий из гостей сможет ее разудовольствовать, как он.
89 
