Последние отзывы

  136  

В: Как были одеты две другие?

О: В те же престранные наряды, что и первая: серебристые штаны и курточки. Ты, верно, думаешь, неприличен даме в летах такой наряд, а как посмотришь – никакого неприличия. Сразу видно, к наряду этому им не привыкать и надет он не для смеха, не для забавы, а просто это платье приглянулось им за то, что оно простое и свободное.

В: Имели они на себе украшения, драгоценности?

О: Никаких. Только и было что три букета: у старой цветы темно-багровые чуть не до черноты, у младшей, как я сказывала, чистейшей белизны, а у матери ее, точно кровь, алые. Во всем же прочем все три – словно горошины из одного стручка, только что летами несходны.

В: Ну а жабы, зайцы, черные кошки – их вы, часом, поблизости не приметили? Или, может, воронье близ пещеры каркало?

О: Нет, нет и нет. И котлов с метлами не случилось. Ох, смотри, не знаешь, над кем насмехаешься.

В: Послушать тебя – только их и недоставало. И тебе летучий червяк на паучьих ножках, и женщины, обряженные ворон пугать.

О: А теперь, сударь, слушай такое, чему ты и подавно не поверишь.

Женщина средних лет стояла посредине, а молодая и старая – по сторонам. И вот эти две поворотились и шагнули к третьей, и уж не знаю каким чудом, но в тот же миг они с ней слились, точно как всочились в нее и пропали. Так призраки проходят сквозь стену. И где стояли три женщины, осталась одна – та седоватая, мать. Я это ясно видела, как тебя вижу. А букет у нее в руках уже не алый, как прежде, но разноцветный: из белых, алых и темно-багровых цветов – чтобы мы хоть так поверили, если не поверим своим глазам.

В: Ну, сударыня, уж этакой дичи не даст веры и самый легковерный дурак во всем крещеном мире.

О: Вот ты себе должность и определил. Ведь я тебе ничего, кроме правды, рассказывать не стану, хоть бы эта правда и располагала тебя к подозрениям. Не хмурься, сделай милость. Конечно, ты законник, тебе надлежит приступать к моим словам не иначе как с пилой и молотком. Но помни: слова мои – внушение духа. Не извести бы тебе отменную доску на щепы да опилки. Такая трата тебе мудрости в этом мире не прибавит.

В: Там видно будет, сударыня. Плети дальше свои небылицы.

О: Эта леди – назову ее матерью – приблизилась к нам. Сперва к Его Милости: протянула руки и подняла с колен. А как он поднялся, заключила в объятия. И обнялись они, словно мать и сын, сей лишь час воротившийся из дальних странствий, словно она его целую вечность не видела-не обнимала. А потом она обратилась к нему на неведомом наречии, и голос у нее был тихий и нежности неописанной. И Его Милость отвечал на том же непонятном наречии.

В: Постой-ка, не спеши. Что это был за язык?

О: Я такого никогда прежде не слыхивала.

В: Какие же языки тебе доводилось слышать?

О: Голландский, немецкий. Еще французский. Малым делом испанский и итальянский.

В: И этот был не из их числа?

О: Нет.

В: И Его Милость изъяснялся без труда, точно язык этот ему знаком?

О: И очень знаком. А обычное свое обращение он переменил.

В: В какую сторону переменил?

О: Отвечал почтительно, с видом непритворной благодарности. Я же говорю: как сын, представший после долгой отлучки перед матерью. Ах да, вот еще какое диво: едва она подошла, как он отбросил шпагу, будто бы в ней нету больше надобности. И препоясание, и ножны – все отбросил. Словно бы путь его лежал через места, полные опасностей, но теперь он вновь под родным кровом и все его тревоги позади.

В: Вот вы, сударыня, говорите: «отбросил». Именно что отшвырнул как ненужную вещь или все же бережно отложил?

О: Отшвырнул назад, далеко отшвырнул. Будто и в мыслях не имеет когда-нибудь снова ее носить. Будто все они – и шпага, и ножны, и ремень – были ему не более как маскарадным нарядом и теперь уж отслужили свое.

В: Скажите-ка вот что. Не обнаруживали их взаимное приветствие и беседы, что они прежде уже встречались?

О: Будь они незнакомы, он бы показал больше удивления. Затем он оборотился к нам и представил нас этой леди. Первым Дика: тот по-прежнему стоял на коленях. Леди протянула ему руку, и он с жаром ее схватил и прижал к губам. Тогда она и его подняла с колен. Наступил мой черед. А надобно сказать, что, покуда они беседовали на своем языке, я хоть речей Его Милости не понимала, но ясно услышала, как он произносит мое имя. Не Фанни, а истинное, крестное: Ребекка. До той поры он меня ни разу этим именем не называл. И как он его вызнал – Бог весть.

  136