Особенно,... 
40 
– Ну вот, меня уже начинают обвинять в том, что у стариков иногда случаются сердечные приступы. Это я, что ли, напугал их до смерти?
– В годы, предшествующие выполнению вашей санкции от шестнадцатого ноября тысяча девятьсот семьдесят первого года, Специальное техническое бюро на Резковой улице занималось исследованием и производством препаратов, которые, будучи введены в организм внутривенно или перорально, вызывали симптомы, сходные с остановкой сердца. Такие препараты предназначались для сокрытия того факта, что жертвы мнимого сердечного приступа на самом деле были умышленно отравлены.
– Так что же, теперь меня обвиняют в изготовлении наркотиков? Да у меня по химии даже научной степени нет.
– В течение того же периода, – продолжал Солинский, чувствуя веселый звон в груди и напряженную тишину вокруг, – Отдел внутренней безопасности, судя по многочисленным донесениям и докладным запискам, начал проявлять все возрастающую озабоченность в связи с неуравновешенным поведением и личными амбициями министра культуры.
Солинский сделал паузу, давая себе передышку, он понимал, что решающий момент приближается. Пряная смесь добродетели и страсти пылала в нем.
– Анна Петканова, тысяча девятьсот тридцать седьмой – тысяча девятьсот семьдесят второй годы, – прибавил, словно читая надпись на пьедестале ее статуи. – ОВБ постоянно сообщал о ее поведении в общественной и личной жизни, которое они оценивали как антисоциалистическое. Вы не обращали внимания на их донесения. А затем они были весьма встревожены, узнав, что вы намерены назначить министра культуры своим официальным преемником. Они установили это, – заметил как бы мимоходом Генеральный прокурор, – самым простым способом: прослушивая президентский дворец. В досье на Анну Петканову появлялись все новые записи о влиянии, которое она оказывает на вас. Антисоциалистическое влияние, так они его определили.
– Чушь, – пробормотал Президент.
– Шестнадцатого ноября тысяча девятьсот семьдесят первого года вы одобрили ликвидацию политических противников, – снова повторил Солинский. – А двадцать третьего апреля тысяча девятьсот семьдесят второго года министр культуры Анна Петканова, отличавшаяся до этого завидным здоровьем, неожиданно скончалась от удивительного в ее возрасте сердечного приступа. В сообщении о ее смерти особенно подчеркивалось, что крупнейшие кардиологи страны сделали все, что в их силах, но не смогли спасти ее. Они не смогли этого сделать по очень простой причине: у нее не было сердечного приступа. Так вот, господин Петканов, – продолжал Генеральный прокурор, и в его голосе прозвучало что-то такое, что не позволило уже вскочившим с места адвокатессам произнести слова протеста. – Я не знаю и, откровенно говоря, не стремлюсь точно знать, что вы знали, а чего не знали. Но мы здесь слышали из ваших собственных уст, что все санкционированное вами, согласно Конституции, введенной вами в тысяча девятьсот семьдесят первом году, автоматически становилось совершенно законным. А поэтому сейчас я обвиняю не лично вас, я обвиняю всю преступную и аморальную систему, во главе которой вы стояли. Вы убили свою дочь, господин Петканов, и мы судим вас сейчас как представителя и главного руководителя политической системы, при которой согласно многократно повторявшемуся здесь вами выражению совершенно законным является право главы государства санкционировать убийство одного из своих министров, в данном случае министра культуры Анны Петкановой. Господин Петканов, вы убили свою дочь, и я прошу у суда разрешения добавить обвинение в убийстве к перечню уже предъявленных вам обвинений.
Петр Солинский опустился на свое место под бурные аплодисменты, топот ног, стук кулаков по столам и даже пронзительный свист. Это был его великий час, его звездный час. Вон он, этот гад, это чудовище, рычит, извивается, брызжет слюной; смотрите: он пригвожден у всех на глазах, уличен и выставлен на посмешище; выносите же свое решение. Это мой великий час. Мой звездный час.
Находчивый телережиссер тут же разделил экран надвое: слева – Генеральный прокурор с сияющими торжеством глазами, гладко выбритый, с легкой усмешкой на губах; справа – бывший президент, разъяренный, растерянный, он колотит кулаком по барьеру, что-то кричит своим защитницам, грозит пальцем журналистам, бросает свирепые взгляды на Председателя суда и его невозмутимых в своих черных одеяниях помощников.
40 
