Особенно,... 
28 
За самым ближним из барьеров Петканов увидел нескольких молодых хулиганов, грозивших ему кулаками. «Эх, вы, – молча отозвался он на их крики. – Это же я обул вас в эти самые ботинки, я построил больницу, где вас рожали, я построил вам школу, дал пенсию вашим папашам, я защитил страну от оккупации, а вы, засранцы, смеете грозить мне кулаками». Но они уже не только грозили. Они отодвинули барьеры, и несколько молодчиков бросились к машине. Дерьмо собачье. Дерьмо. Перевертыши. Прохиндеи. Так вот почему ему подсунули «ЗИЛ», они решили разделаться с ним прямо под открытым небом… Тут он уткнулся лицом вниз, прямо в потертый красный коврик на дне машины, а на него всем своим весом навалился милиционер. Затем затарахтели громовые металлические удары, и шершавый красный коврик больно мазнул его по лицу, когда «ЗИЛ» рванулся с места и полным ходом с визгом обогнул вагон трамвая. Так он и лежал, прижавшись к полу, пока машина не въехала во внутренний двор Министерства юстиции (бывшая Служба государственной безопасности).
– Ух ты, – произнес, распрямляясь, прикрывавший Петканова своим телом милиционер. – Дед-то наш никак обделался.
Он засмеялся, и водитель со вторым охранником захохотали тоже.
– Дерьмо у него в обеих штанинах, – прокомментировал водитель.
Они потешались над ним весь обратный путь до шестого этажа; специально вели его кружным путем, чтобы встретить как можно больше народу, и каждый раз придумывали новую фразу. «Дядя штанишки замарал», – говорили они. «Президенту на горшочек пора», – ржали во все горл о , довольные своим убогим остроумием. В конце концов они привели его в его комнату и оставили там приводить себя в порядок.
Спустя полчаса прибыл с извинением Солинский.
– Прошу простить за оплошность охраны.
– Да, растерялись они. В противном случае вы бы уже могли показывать мое тело американским журналистам.
Он представил себе эти лживые газетные заголовки. Вспомнил чету Чаушеску, их распластанные у стены тела. Выследили и расстреляли по-скорому после тайного судилища. Забей кол в вурдалака быстрей, быстрей. Тело Николае, которого он на многих встречах обнимал, – в нем нет теперь жизни. Воротничок все так же чист, галстук аккуратно повязан, и ироническая полуулыбка на губах, на тех губах, к которым он столько раз прикасался при ритуальных поцелуях в аэропорту. А глаза остались открытыми, вспомнил Стойо. Чаушеску мертв, его труп показывали по румынскому телевидению, а глаза у него все еще были открыты. Что ж, ни у кого там не хватило смелости закрыть их?
– Совсем не то, что вы подумали, – объяснял Солинский. – Просто мальчишки, которым хотелось побарабанить по крыше автомобиля. У них и оружия-то никакого не было.
– В следующий раз. В следующий раз вы им дадите.
И погрузился в молчание. Солинский уже прослышал о конфузе, приключившемся с бывшим президентом. Пожалуй, он впервые выглядит таким – съежившийся, жалкий, самый обыкновенный старик, сгорбившийся за столом перед полупустой банкой йогурта. И вдруг он заговорил.
– Они любили меня, – произнес он. – Мой народ меня любил.
Оставить без ответа эту реплику, думал Солинский. Но чего ради? Только потому, что тиран навалил в штаны? Я же Генеральный прокурор и таковым останусь при любых обстоятельствах, об этом нельзя забывать. И он произнес спокойно и уверенно:
– Они вас ненавидели. Ненавидели и боялись.
– Больно просто у тебя выходит, – тут же откликнулся Петканов. – Конечно, тебя это больше устраивает. Вот ты и врешь.
– Они ненавидели вас.
– Они говорили, что любят меня. Много раз говорили.
– Если встать над человеком с палкой, и велеть ему признаваться в любви к вам, и все время бить его и бить, рано или поздно он скажет все, что вы хотите услышать.
– Ничего подобного. Они любили меня, – повторил Петканов. – Они называли меня Отцом Народа. Я посвятил им всю свою жизнь, и они это знали.
– Это вы называли себя Отцом Народа, а лозунгами размахивали тайные агенты в штатском, вот и все. Вас ненавидели все.
Не обращая больше внимания на Солинского, бывший президент встал, подошел к своей кровати в углу комнаты и лег. И снова повторил себе, потолку, Солинскому, застывшему в дверях безмолвному охраннику:
– Они меня любили. Вот что вам как кость в горле. И никогда вы с этим не примиритесь. Запомни.
И закрыл глаза.
Лежа в кровати, он, казалось, снова обретал твердость и упрямство. Плоть была дряблой, в складках, но костяк проступал резко и отчетливо. Солинский хотел уже отвести взгляд, как вдруг заметил стоявшую под низкой кроватью глиняную плошку, из которой тянулись по полу зеленые побеги. Значит, слухи не врут – Стойо Петканов и в самом деле ставит дикую герань под кровать, суеверно воображая, что это принесет ему крепкое здоровье и долголетие. Всего лишь вздорная причуда диктатора, но сейчас она испугала прокурора. Крепкое здоровье и долгая жизнь. Петканов любит хвастаться, что и отец его и дед дожили до ста лет. Этак и он протянет еще четверть века? Перед глазами Петра вдруг возникла картина будущей реабилитации президента. Он представил себе телесериал «Стойо Петканов. Моя жизнь и мое время» с девяностолетним звездой в главной роли. И себя, изображенным в этом сериале последним подлецом.
28 
