Особенно,... 
2 
Не дойдя до моста метров двадцати, Барлес остановился: из соображений благоразумия он держался на расстоянии. Отсюда хорошо были видны мешки с взрывчаткой, прислоненные к основам моста, и баллоны с бутаном, который должен был усилить мощность взрыва. Провода тянулись по косогору вниз, к кромке леса, куда – на их глазах – ушли хорватские саперы, заложив взрывчатку. Сейчас журналисты не видели их, но саперы были там, дожидаясь минуты, когда придется взорвать мост. В штабе в Черно-Полье один из офицеров, старательно избегая слова «отступление», так объяснил им суть дела:
– Главное, не переходите через мост. Старайтесь все время быть на этом берегу.
На профессиональном жаргоне они называли это «территория команчей». Для военного журналиста территория команчей – это место, где инстинкт подсказывает тебе, что нужно притормозить и дать задний ход. Это место, где дороги безлюдны, а вместо домов обгоревшие развалины; где всегда сумерки, и, плотно прижавшись к стене, ты пробираешься вперед, туда, где стреляют, и слышишь, как битое стекло похрустывает у тебя под ногами. Потому что там, где идет война, земля всегда усыпана осколками стекла. Территория команчей – это место, где у тебя под ботинками все время похрустывает битое стекло и где ты знаешь, что за тобой наблюдают, хотя сам никого не видишь. Где ты не видишь снайперских винтовок, но чувствуешь, что тебя держат на прицеле.
Барлес еще раз оглядел тот берег, деревья, за которыми было Бьело-Полье, и подумал, что сейчас он представляет собой хорошую мишень. Когда из-за поворота покажется первый мусульманский танк или первые мусульманские солдаты, хорваты приведут в действие взрывное устройство и убегут. Замысел, по всей видимости, состоял в том, чтобы сохранить мост до последней минуты на случай, если кому-то из бедняг, отчаянно сражающихся сейчас в деревне, – среди горящих домов еще постреливали, – удастся добежать до реки. На минуту Барлес представил, как эти люди выламывают дощатые переборки, перебегают от дома к дому, волоча за собой раненых и оставляя кровавые следы на крошащейся штукатурке и разбросанном по полу мусоре. Обезумев от страха и отчаяния. Благодаря приемнику «Сони» и работающей на коротких волнах Би-Би-Си журналисты знали, что в соседней деревне мусульманская армия обнаружила массовое захоронение – пятьдесят два мусульманина со связанными руками. А если положить один за другим пятьдесят два трупа, то ряд получится очень длинный. Кроме того, у этих людей есть родные – братья, дети, двоюродные братья; есть те, кто тоскует по ним и кому этот длинный ряд тел, только что поднятых из раскопанных могил, очень не понравится. Поэтому в Бьело-Полье мусульмане не станут тратить времени на то, чтобы брать пленных. Барлес мрачно ухмыльнулся про себя: тот, кто назвал все это «этнической чисткой», понятия не имел, о чем идет речь, – к этнической чистке подходит любое слово, кроме слова «чистая».
На том берегу, в километре от моста, прогремел выстрел из шестидесятимиллиметрового орудия, и Барлес быстро огляделся, прикидывая, где можно укрыться. Если стреляли сюда, то у него было только двадцать секунд, поэтому он решил наплевать на защитную каску, валявшуюся слишком далеко, рядом с Маркесом, и без излишней суетливости, чуть спустившись по косогору, растянулся на земле лицом вниз, поглядывая на оператора. Маркес все еще стоял на коленях возле убитого и, без сомнения, тоже слышал выстрел. Сейчас он задрал голову, словно надеясь разглядеть в небе снаряд.
Они прошли бок о бок не одну войну, и Барлес сразу понял, чем озабочен оператор. Поймать сам момент взрыва очень трудно, потому что ты никогда не знаешь, куда попадет снаряд. На войне они рвутся, где попало – по воле случая и законов баллистики. И нет ничего более непредсказуемого, чем траектория выпущенного наугад снаряда, поэтому можно всю жизнь снимать под сыплющимися тебе на голову бомбами и не снять ни одного стоящего кадра. Это все равно что снимать солдат во время боя – никогда не знаешь заранее, кого убьют, и если удается заснять такой кадр, то чисто случайно, как Энрике дель Висо в восемьдесят девятом в Бейруте. Он снимал группу шиитов, когда по брустверу прошлась пулеметная очередь, и люди попадали. Потом они увидели на пленке оранжевые трассирующие следы, едва не задевшие объектив; Амаля с перекошенным лицом, одной рукой хватающегося за грудь, а другой за оружие; искаженное лицо Барлеса, его рот, застывший в крике: «Давай! Снимай! Снимай!» А люди думают, что ты приезжаешь на войну, достаешь камеру – и готово. Но пули и снаряды пролетают со звуком «фить-джик-бум!», и попробуй угадай куда. Поэтому Барлес увидел, как Маркес, не вставая с колен, поднял камеру и приготовился снимать убитого еще раз: если снаряд разорвется поблизости, оператор быстро переведет камеру и даст общий план – от лица убитого хорватского солдата к поднятой взрывом туче пыли, пока та не успела рассеяться. Барлес надеялся, что включен хотя бы один дополнительный микрофон, – когда идет автоматическая запись звука, фильтр приглушает выстрелы и взрывы, и они кажутся звуковым эффектом, как в кино.
2 
