Особенно,... 
62 
Потом она плакала; он еще никогда не видел, чтобы она так плакала, ни от страха и тоски по дому, ни после рождения мертвого ребенка — полную 1/4 часа, запишет он позже; он даже не знал, что она может так плакать. Потом она разъярилась, и это длилось дольше, и было куда ужасней, она проклинала Келли и духов такими словами, каких он от нее никогда не слышал, и в бешенстве разбила зеркало, подаренное ей герцогом Рожмберком. Младшие дети, отосланные из комнаты, пробрались назад, плача, сами не зная отчего, и кричали отцу, чтобы он прекратил, прекратил. Он отослал их прочь, вернулся, умолял жену взять себя в руки.
«Прекрати, прекрати», — говорил он, ловя ее сопротивляющиеся руки. Она вдруг, как подстреленная, с криком рухнула на колени и обхватила его.
«Муж мой, умоляю, не оставляй меня. Никогда. Никогда-никогда».
Он не мог поднять ее, не мог успокоить. Нет, Джейн, нет. Он почти отказался уже от того, о чем попросил; он вспомнил Авраама, приставившего нож к горлу Исаака, и как же он хотел услышать голос ангела, который окликнул бы его и объявил, что испытание пройдено. Но никто его не звал.
В ту ночь много было встреч-расставаний, приходов-уходов в том крыле замка, которое занимали они и Келли с женой, в общих комнатах горел свет, хлопали двери, звучали крики. Джейн и Джоанна заперлись в комнате Келли, а мужчины ходили взад-вперед у двери, избегая встречаться взглядами.
Зачем это ангелам, недоумевал Джон Ди, ужели недостаточно того, что из нас выжали, как сок из лимона, всякую неохоту; он пойдет на все, что бы они только ни пожелали, но зачем им тянуть руки к его жене и к бедной девочке Келли, дрожащей, словно оленуха, затравленная собаками? Это всего лишь очередное испытание его преданности, уверить в которой ангелов, как ревнивую возлюбленную, невозможно, — или же прав Келли и двоих искателей следует скрестить, как скрещивают розы или абрикосы, для выведения нового сорта?
Спокойная и без слез, появилась Джейн, держа за руку Джоанну. В воздухе вдруг распространился странный запах, и позже они не могли решить, какой именно: свежескошенной травы, показалось Джоанне, персидского эфирного масла, утверждал Келли. Они молились, сказала Джейн, и дали клятву.
«Вы должны спросить их еще раз, — сказала Джоанна. — Должны».
«Мы, — сказала Джейн, — ни в коем случае не согласимся на это, если не будем уверены, что они действительно сказали то, о чем вы говорите. Прежде они никогда не просили такого, но часто утешали нас. И мы не будем есть ни мяса, ни рыбы, пока не получим ответа».
«Джейн».
«И я верю, — сказала она (сказала с силой, хотя, казалось, готова была вновь расплакаться), — что Бог скорее обратит меня в камень, нежели попустит, чтобы я, во всем покорная Его воле, претерпела поношение или какую бы то ни было тяготу». {151}
«Да, — ответил ей муж. — Договорились. Теперь давайте спать. Рассвет близко».
Все четверо подписали торжественный договор {152} ; он сохранился до сих пор, написанный на прочном пергаменте, потемневшем от времени, но уцелевшем, чернилами из ламповой сажи, которые долговечнее, чем кровь. Под страхом смерти они поклялись хранить тайну; они обещали подавить все сомнения в том, что сила и власть над грехом — освободившая их и снявшая все грехи — от Бога. Они поклялись хранить между собой христианское милосердие, духовную дружбу и (эти слова записаны так же ясно и твердо, но чуть крупнее) супружескую свободу. Они положили этот документ на священном южном столе в часовне замка, как послание Санта-Клаусу, и стали ждать ответа.[30]
Отмены приказа не последовало. Шел май, дни удлинялись.
В бессонную полночь Джон и Джейн в занавешенной пологом постели заговорили впервые с тех пор, как подписали договор.
«Они отметили нас, — говорил он. — И оказали нам честь».
«Да, — отвечала Джейн. — А я бы предпочла лишиться чести, чтобы меня приговорили к заключению на собственной кухне, и в своем огороде».
«Ах, Джейн».
«Там сейчас стручки на горохе уже толстые. Клубника».
«Та клубника не сравнится со здешней, тршебонской».
«Но та — моя собственная», — ответила Джейн.
Он не смел смотреть ей в глаза и глядел на свои руки, сложенные на коленях, словно он уже причинил ей вред.
«Ты думаешь, это скверно, — сказал он. — Да, можешь так думать. Я тоже…»
«Нет, не думаю. Скверны ты бы никогда не допустил. Я считаю это глупостью. Если с вами говорят ангелы…»
62 
