226 
— Но вы же не знаете, — сказала женщина и встала. — Может, она не могла остаться. Может, она не знает.
Он стоял неподвижно с ключом зажигания в руке. Вспомнил свой домик у реки. Вспомнил Роузи Расмуссен и Сэм, которую та потеряла.
— Слушайте, — воскликнула она, пытаясь усадить его обратно. — Может, вы есть хотите? Давайте, сготовлю что-нибудь.
— Нет, — сказал Пирс. — Нет-нет.
Но она уже открыла холодильник, согнав с него серого мурлыку {547} ; ее сынок возобновил жадные вопли.
— Чем богаты, — сказала она.
— Что вы, — взмолился он и почему-то не смог отказаться.
Она дала ему сырок «Вельвета», «чудесный хлеб» {548} и клубничную газировку, и даже это не подсказало ему, кто она такая и почему знает то, что знает; но, съев все, он почувствовал, что пища подкрепила и оживила его, и только тогда понял, как был голоден. Голоден, да, голоден как черт-те что.
— Вам нельзя теперь останавливаться, — повторила она. — Раньше же не останавливались.
— Но… — начал он.
— Мы украдем весь мир, если вы нам не помешаете, — сказала она. — Не дайте нам это сделать. Не позволяйте.
Затем она встала и прежде, чем он успел что-то сказать, стала втолковывать:
— Поедете на запад по шестому шоссе. И все. На запад по шестому, потом свернете на шестьдесят шестое.
— Шесть, — повторил он. — Шестьдесят шесть.
— Бобби, — позвал ребенок. — Бобби.
Она видела: он и правда не знает, что ему делать, а потому нашла карандаш и клочок бумаги и нарисовала маленькую карту: где повернуть влево, где вправо. Перед тем как рисовать, она лизнула карандаш. Ему подумалось: он никогда не видел, чтобы так делали; нет, видел однажды, давным-давно.
Глава одиннадцатая
Итак, он поехал дальше. Западные эстакады вознесли его машину над центром города и перенесли через реку. Он присоединился к разноцветному потоку машин, спешащих домой, или к иной цели, или без цели вовсе. Солнце уже садилось — кроваво-красное размытое пятно, перечеркнутое белыми перьями самолетов на взлете и посадке. Раньше такие закаты были редкостью, но теперь из-за выхлопных газов — обычное дело. К югу, ниже по течению, на большом острове он увидел, проезжая, огромные параболические башни ядерной электростанции, той самой, которую построил «Метатрон», чтобы снабжать энергией целый сектор мегалополиса; над верхушками башен медленно жестикулировали бесформенные паровые существа, каждое ростом с башню же.
Вероятные приверженцы вероятной секты или религии, вероятно, вооружены. Кто знает, ведь в глубинке, где он никогда не бывал, там всякое возможно. Сгустилась ночь. Он подумал: что это, словно на свете только одно шоссе, один холм, одна река; один город, одна ночь, один рассвет. Все повторяется вновь и вновь, мы воспринимаем, понимаем, пересказываем, забываем, теряем и вновь находим. Но в то же время для каждого из нас вселенная в каждую секунду простирается в бесконечность во всех направлениях, какие только можно увидеть или вообразить. Ему и раньше приходила в голову эта мысль, и не однажды, далеко не однажды, но он давным-давно позабыл те озарения, как забудет и это. Опережая его на много часов, по дороге ехал черный фургон с затемненными стеклами (бывшая собственность психотерапевтического центра «Лесная чаща»); над рулем склонился Пит Терстон, нос его был устремлен на запад, а губы то и дело растягивались в улыбочке, обнажавшей кончики клыков. Рэй Медонос, кажется, подремывал рядом. На заднем сиденье Майк Мучо и Роз Райдер сидели, напряженно выпрямившись, несмотря на то что ехали уже долго; они молчали, говорить им было не о чем. Между ними, тоже молча, сидела Сэм, впервые постигая сумеречную меланхолию сырой зимней автострады; а в пластмассовом рюкзачке у нее на коленях таил свой свет — и об этом пока что не знал никто, кроме Сэм, — бурый кварцевый шар, который она забрала из комода в аркадийской гостиной. Дорога распрямилась, нацелилась вперед, и длинные пунктирные черточки, которыми была размечена ее шкура, замелькали одна за другой, проносясь между колесами и исчезая во тьме.
Нет, такого не могло быть, иначе это никогда бы не кончилось; в том направлении конца нет, и мы бы сейчас никогда не оказались здесь, если бы пошли в ту сторону.
А случилось вот что: как только Пирс отъехал от улицы, где жила Роз, он сразу же заблудился: прежнее счастье ему изменило, он понял, что не может одновременно смотреть на карту, нарисованную той женщиной, и вести машину; свернул не в ту сторону раз, потом другой. Через долгое, беспокойное время он выехал к указателю шестого шоссе, нерешительно вырулил туда (сзади его подгонял гудками более решительный автомобилист) и набрал скорость. Уже в темноте, так и не встретив обещанных указателей дороги на запад, он припомнил, что жутковатый закат багровел слева от него (так, что ли?), а значит, едет он определенно (так или нет?) на север, а не на юг, то есть обратно той же дорогой, какой приехал, — но продолжал движение, не меняя курс из опасения, что если свернет еще куда-нибудь, то заблудится окончательно, и с каждой милей теряя уверенность и мужество. Время от времени он плакал. Глубокой ночью он заехал в ворота усадьбы Винтергальтеров, толком уже не понимая, что с ним было в действительности, а чего не было, только показалось. Однако в одном он точно был уверен: он вновь потерпел поражение, на сей раз окончательное, — и когда дойдет до этого же места на следующем витке восходящей или нисходящей спирали, он опять, несомненно, потерпит поражение, а потом опять, и так до бесконечности.
226 
