197 
— Может, тебе поговорить с ним, — безнадежно предложил Пирс. — Попросить его, ну, попросить…
— Он даже говорить об этом не станет. Он уже высказался: не может-де позволить растить дочку вне его веры. Такого он допустить не может. Сказал, что пойдет на все. — Она утерла глаза рукавом рубашки. — Я знаю, Сэм его очень любит. Может, больше, чем меня. А он стал в последнее время примерным отцом.
Появились ворота Аркадии, большой дом, единственный огонек.
— Да ну, — усомнился Пирс.
— Стал-стал. Добрее. Спокойнее. Не такой — ну, я не знаю — эгоист, что ли.
Пирс хотел возразить, но не смог; у Роз эгоизма, может, и не убавилось, но она, без сомнения, стала как-то спокойнее, счастливее.
— Ничего, это еще не конец света, — сказала Роузи, подъезжая к стоянке. Машину сотряс лихорадочный спазм, как обычно при остановке двигателя. — Люди с таким справляются. Многие. Я читала в журнале.
— Да. Я тоже слыхал.
Невдалеке послышалось что-то вроде ехидного смеха.
— Люди находят какой-то… — Роузи запнулась, — как бы выход.
Вновь, уже ближе, — тот жуткий смешок. Пирс застыл, вглядываясь в темноту.
— Да это овцы, — сказала Роузи. — Споффордовы.
Споффордовы овцы. Пирсу опять вспомнился летний солнечный день в прошлом августе, когда нью-йоркский автобус сломался в Дальвиде, меньше чем в десяти милях отсюда; Пирс направлялся в Конурбану, надеясь устроиться в колледже Петра Рамуса — там, где теперь Роз намеревается получить ученую степень. Ученая степень! — конечно, еще одна маска, еще одно прикрытие темных дел. — Пока его нет, я за ними присматриваю. Они вот так всю ночь.
— Голодные, наверное? — Пирсу вдруг стало их так жалко. — Как им живется без него? Ничего так? Где он сейчас, он вернется, с ним все хорошо?
Роузи ответила, что со Споффордом все в порядке, и с овцами, и Ральф подгавкнул сзади, и ему ответила из темноты собака Споффорда; но было уже поздно, Пирс нелепо всхлипывал, хватаясь за живот и за лоб; Роузи могла только похлопать его по руке и переждать.
— Надо мне выпить, — произнесла она. — Вот что мне надо.
— Ты позвал ее на праздник? — удивленно спрашивала Роузи. — В замок?
На нижней полке шкафа-горки в гостиной она нашла бутылку скотча из запасов Бони и, не обнаружив ничего по своему вкусу, смирилась; Пирс говорил, что это высший класс, а как по ней, напиток отдавал горелыми листьями. Еле слышно было, как в подвале бултыхается едва ли не все Пирсово белье.
— Да.
— Ой, елки-палки, Пирс, да ты втюрился, — сказала Роузи. — Я и не знала. Ах ты господи.
— Да.
— Бедный щеночек.
— Я понятия не имел, что так выйдет, — оправдывался Пирс. — В жизни бы не поверил раньше. Да и теперь не верю. Глупость какая-то.
— Она тебя не стоит, Пирс. То есть пойми меня правильно, не что-то там такое, а просто не стоит она того. Она… она просто женщина.
— Что ж. А я просто мужчина.
— Ты же понимаешь, о чем я.
Он склонил голову. Он понимал.
— Ну и как оно? — помолчав, спросила Роузи. — Чувствовать все вот так обостренно. — Она улыбалась уже по-другому, и во взгляде сквозило любопытство. — Со мной никогда такого не было. Честно, никогда. — Любим и бросаем, да, Роузи?
— Да нет, просто любить и не доводилось.
— А, ничего хорошего, — ответил он и выпил. — Была когда-то такая болезнь, — сообщил он, — а теперь исчезла. Любовный недуг. Его называли amor hereos. Безумная Любовь.
— Да она и сейчас есть. Но у тебя ведь другое. Ну, так что там дальше?
— Некоторые даже старались подхватить эту болезнь. Провансальские рыцари или, во всяком случае, поэты, которые о них писали, так и говорили, что лучше этого нет ничего на свете. Un Dieu en del, en terre une Déesse.
— Бог на небесах, богиня на земле, — перевела Роузи.
— Один Бог на небесах, — уточнил Пирс. — Одна Богиня на земле.
— А, вот как.
— Иногда кое-кто из рыцарей от этого даже умирал. Взаправду. Были такие случаи.
— А мне казалось, полагается куда-то ехать, совершать всякие там подвиги, — заметила Роузи. — Во имя ее.
— Конечно.
— А она все это дело благословляет.
— Конечно. — Тепло болезненно растекалось по груди, рукам и ногам. — Мой бывший учитель Фрэнк Уокер Барр говаривал, — Пирс голосом выделил цитату: — «На образном языке мифологии Женщина олицетворяет все, что может быть познано, Мужчина же — героя, который должен это познать».
197 
