Он (и забыл, кто этот «он», просто принял безымянное выражение, пока это уравнение решается само собой) … он — человек на стуле в зале на небесном теле, падающий в самого себя, куда-то внутрь… кого-то другого. Дубля, копии, кого-то, кто притворяется им.
…В этой теории что-то неверно…
(Начни ещё раз сначала!)
Нужно привести мысли в порядок.
Нужны указания, реперные точки для сравнения, что-нибудь, за что я мог бы ухватиться.
Воспоминание о быстро делящейся, как при цейтрафферной съёмке, клетке, самом первом начале независимой жизни, хотя все ещё пока зависимой. Удерживай эту картину!
Слова (имена): мне нужны слова.
Ещё нет, но… что-то о выворачивающемся наизнанку, о каком-то месте…
Что я ищу?
Душу.
Чью?
(Молчание.)
Чью?
(Молчание.)
Чью?
(Молчание.)
(…Ещё раз начни сначала…)
Послушай! Это шок. Тебя поразил шок. Тяжело. Это только форма шока, и ты снова оправишься от него.
Ты человек, который играет (как мы все это делаем)… Но все ещё что-то неправильно, чего-то не хватает и оно должно быть добавлено. Думай о той жизненно важной ошибке, думай об этой делящейся клетке, которая такая же и не такая, о месте, которое выворачивается наизнанку, куче клеток, которая выворачивается наизнанку, которая похожа на расщеплённый мозг (не спящий, подвижный). Прислушайся к тому, кто пытается с тобой поговорить…
(Молчание.)
(Оно приходит из той пропасти ночи, он голый в пустынном месте, стонущий ледяной ветер — его единственное одеяло, он один в морозной тьме под небом из холодного обсидиана.)
Кто когда-либо пытался поговорить со мной? Когда это я прислушивался? Когда это я был чем-то другим, нежели просто самим собой, когда это меня интересовало хоть что-нибудь, кроме самого себя?
Индивидуум — плод ошибки. А потому имеет силу только процесс… Кто же это говорит вместо него?
Завывает лишённый всякого значения ветер, отнимая у него тепло, отбирая надежду, распределяя тепло его изнурённого тела по чёрному небу, задувая солёное пламя его жизни, промораживая до костей, опустошая и изнуряя. Он чувствует, что снова падает, и знает, что на этот раз глубже, туда, где тишина и холод абсолютны и не зовёт ни один голос, даже его собственный.
(Завывание, будто ветер.) Кому это так от меня досталось, что он пожелал бы поговорить со мной?
(Молчание.)
Кому это так от меня…
(Молчание.)
Кому?..
(Шёпот.) Послушай: «Джинмоти с…»
…Бозлена Два.
Два. Кто-то когда-то говорил. Он был Оборотнем, он был ошибкой, несовершенной копией.
Он играл в другую игру, не в эту (но он всё ещё намеревался отнять жизнь). Он наблюдал, ощущал, что чувствовал другой, но чувствовал больше.
Хорза. Крайклин.
Теперь он знал это. Игра была… игрой-катастрофой. А место… мир, где обруч первоначальной идеи был вывернут наизнанку… орбиталь: Вавач. Мозг на Мире Шара. Ксоралундра. Бальведа. И (и когда он отыскал свою ненависть, он вбил её в стену пропасти, как крюк для верёвки) Культура!
Разрыв в клеточной оболочке, вытекающая вода, освобождающий свет. Он ведёт к возрождению. Тяжесть и холод, и яркий-яркий свет…
…Дерьмо. Негодяй! Всё пропало из-за бездны сомнения в себе самом… Волна ярости и отчаяния пробежала над ним, и что-то умерло.
Хорза сорвал лёгкие наушники. Он лежал на диване и дрожал, горящие от жгучей боли глаза уставились в прожектор на потолке зала и на сражавшихся зверей, сейчас полумёртво висящих на трапециях. Он заставил себя закрыть глаза, потом снова распахнул, вырываясь из темноты.
Бездна сомнения в нём самом. Крайклин был побеждён картами, которые заставили целеустремлённого игрока поставить под вопрос собственную идентичность. Хорза успел, прежде чем сорвать наушники, ухватить из мыслей Крайклина впечатление, что командир наёмников вовсе не был охвачен ужасом, а лишь дезориентирован. Но атака достаточно сбила его с толку, чтобы он проиграл круг, а больше его противникам ничего и не надо было. Крайклин вышел из игры.
Куда худшее действие это оказало на него, Хорзу. Он пытался быть Крайклином, зная, что не был им. Это целая история. Он был уверен, что у каждого Оборотня возникла бы та же самая проблема…
Дрожь прошла. Он уселся прямо и сбросил с дивана ноги. Надо идти. Крайклин сейчас уйдёт, значит, и ему надо уходить тоже.