70 
— Ты, что ли, Юрико? Я Наканиси. Давай к нам, в группу поддержки. Я там главная.
— Да ведь я ничего не умею.
Меня такие дела никогда не интересовали. Да и денег не было, и, вообще, петь хором я не любила. Какое в этом удовольствие?
— Ничего, научишься. Мы из тебя звезду сделаем. Все от тебя будут тащиться — и в школе, и студенты.
Тащиться… Игрушку из меня сделать хотят.
— Я не уверена, что у меня получится.
Не обращая внимания на мои слова, Наканиси разглядывала мои ноги.
— Ноги у тебя красивые, длинные. То, что надо. Придраться не к чему. Есть что показать.
В голове у меня вертелись слова Джонсона: «Юрико, ты — совершенство». Надо же, и здесь меня за совершенство признали!
— Тебе человек такое предлагает! Не будь дурой!
Мок попыталась надавить на меня, высовываясь из-за спины Наканиси. Раздраженная моей нерешительностью, она скривила толстые губы, блестевшие от розовой помады.
— А может, она того… с приветом? — хохотнула Мок, не дождавшись ответа.
Наканиси толкнула ее в бок:
— Не зарывайся, Мок.
— А что? Она чересчур красивая. Хочешь, чтобы еще и умной была?
— Просто растерялась, — оборвала Мок Наканиси. — Пусть подумает немного. В октябре будет много игр, придется покрутиться.
Прихватив с собой Мок, Наканиси удалилась. Она шла по коридору под аккомпанемент восторженно-заискивающих голосов и шепота младшеклассников. Еще бы — из группы поддержки, да еще самая главная! Терпеть не могу такие игры! Может, попросить Джонсона достать мне справку от врача, чтобы не дергаться в этой группе поддержки? Хотя он наверняка обрадуется, если я нацеплю их дурацкую юбочку.
Надо мной вдруг нависла чья-то большая тень. Кидзима!
— Ты почему не стала читать мое письмо?
7
Лицо у Кидзимы красивое, с тонкими — для мальчишки — чертами, острые, как хорошо оточенный клинок, глаза, узкая переносица. Но в его внешности было нечто ущербное. Как и в моей красоте, за которой не разглядеть ни ума, ни воли, ни желаний. В привлекательности Кидзимы чего-то не хватало, но чего-то было и чересчур — пожалуй, самомнения и еще эгоизма. В нем не было внутреннего равновесия, и от этого он казался одновременно и жалким, и нахально-высокомерным.
— Чего молчишь?
От злости у Кидзимы кривились губы. Утром, когда меня обступили одноклассники, я все же как-то реагировала на них — рассеянной улыбкой, кивком или парой слов. Но Кидзиме отвечать охоты не было совсем. И это его бесило.
— Я с незнакомыми не разговариваю.
Встретив такой отпор, Кидзима презрительно ухмыльнулся.
— Как же к вам обращаться? Ваше королевское величество? Чего с тобой церемониться? Я же знаю, какая ты дура. Видел у отца бумаги. Тебе в нашей школе делать нечего. Тупая как пень. По внешним данным приняли. Сечешь?
— И кто же меня принял?
— Как это — кто? Школа приняла.
— А вот и нет. Папаша твой принял. Кидзима-сэнсэй.
Удар достиг цели. Долговязый сынок пригнулся и сделал шаг назад. В придачу к сестре у меня появился новый противник.
— Он на меня глаз положил. Придешь домой — поинтересуйся. Как у тебя с отцом вообще? Он и в школе учитель, и дома. Тяжко тебе, бедненький?
Кидзима уставился в пол, засунув руки в карманы и нервно переминаясь с ноги на ногу. Конечно, иметь такую сестру, как у меня, ни на что не похожую, — не подарок, но у Кидзимы дело обстояло еще хуже. Под угрозой оказался папашин авторитет классного руководителя; могли пойти разные слухи… Короче, мы с ним оба сидели в заднице. Быстро оценив ситуацию, Кидзима наконец торжествующе поднял голову, как бы говоря, что нашел достойный ответ.
— У нас дома полно засушенных бабочек и других насекомых. Отец же биолог. Вот он и тебя в свою коллекцию засунул. Как редкий вид.
— А ты тоже у него в коллекции? Хотя ты к ценным экземплярам вряд ли относишься.
Я попала в больное место. Красивое лицо Кидзимы вспыхнуло и тут же побелело от злости.
— Все так думают! Считают, что я бездарь.
— Наверное. Слухи, сплетни… Никуда не денешься.
— Значит, ты сплетница?
— А ты нет? Потащился смотреть мою сестру, чтобы потом поиздеваться надо мной вместе со всеми.
Кидзима точно язык проглотил. Вообще-то я человек не агрессивный. Не то что моя сестрица. Но на Кидзиму я разозлилась по-настоящему. Почему? Все очень просто. Как и сестра, он меня ненавидел. Соответственно, и я его ненавидела. Я ни разу не отказывала мужчинам. Какой бы мужик ни был, стоило мне почувствовать, что он меня хочет, как желание тут же переполняло мое тело и душу. И только к Кидзиме я не испытала ничего. Абсолютно ничего. В этом смысле это был настоящий уникум. Только потом, много позже, мне пришло в голову, что он мог быть «голубым».
70 
