124 
— Ты молод, силен и прекрасен,— прошептала она прерывающимся голосом.
Теплые пальцы Наталии сомкнулись на его пенисе.
— Ты хочешь меня,— почти беззвучно выдохнула она.
— Да, я хочу тебя, родная, хочу больше всего на свете…
— Тогда люби меня,— прошептала она, откидываясь на подушку и увлекая его за собой.— Люби меня, Микель, дорогой…
Она согнула ноги в коленях и раздвинула их. Микель погладил мягкие волосы на лобке, прикоснулся к набухшему клитору, ощутил влагу, наполнившую сладкую ложбину.
Его член вошел в нее легко и плавно. Микель застонал, и Наталия негромко вскрикнула, выгнула спину, подавшись навстречу ему, и часто задышала.
Она обняла его за плечи, потом ее руки скользнули ему на спину. Он взял ее за бедра, а она подняла ноги и закинула их ему на плечи, полностью открывшись его проникновениям и сделав их еще более глубокими и чувственными. Тяжело дыша, обливаясь потом наслаждения, вздымаясь и опускаясь, они превратились в единое целое.
Уртадо знал многих женщин, он искал в интимных связях физическую стимуляцию и возможность расслабиться. Однако сейчас он чувствовал нечто совсем другое. Раньше у него был всего лишь секс, но с этой юной женщиной он впервые познал любовь.
А потом произошел взрыв — с криками, вздохами и непроизвольными судорогами. И полное расслабление. Они лежали рядом, обмениваясь поцелуями и ласковыми прикосновениями.
Внезапно Микель осознал, что за последние несколько минут Наталия не произнесла ни слова. Присмотревшись, он увидел, что она крепко спит, а по ее лицу блуждает улыбка. Он тоже улыбнулся и с нежностью накрыл ее одеялом.
Затем Микель откинулся на подушку и остался наедине с самим собой. Он не знал подобного покоя вот уже много лет. Гнев и злость, ставшие для него привычными спутниками, исчезли, и сейчас в его душе жила лишь огромная любовь к этой чудесной девушке.
Постепенно в его полусонном мозгу сформировалась мысль о том, почему и зачем он оказался в этой кровати, в этом городе. На поверхность его сознания всплыла огромная, безбрежная реальность.
Ему было очень непросто наложить реальность — даже на очень короткое время — на любовь, которая поселилась в его душе. Ему было сложно вернуть в свое сознание острую ненависть и вспомнить причины, которые привели его сюда. Но всплывшие в памяти ужасные картины из его детства и юности, прошедших в Стране Басков,— убийство отца, лица его мучителей — помогли возродить гнев и жажду мщения.
С чувством огромного сожаления он снова посмотрел на спящую рядом с ним женщину-ребенка. Она была олицетворением непоколебимой и чистой веры в чудесную сказку, которая, по ее глубокому убеждению, могла превратить ее в полноценного человека и вернуть к нормальной жизни. Он же по иронии судьбы оказался обречен на то, чтобы быть врагом этой веры, которая застила глаза его товарищам, заставляя их угодничать перед врагом, превращая их в предателей, способствующих дальнейшему порабощению его народа. Чтобы дать своим собратьям свободу, он обязан уничтожить символ этой веры, однако одновременно с этим он убьет надежду и любовь в душе Наталии.
И все же Уртадо понимал, что должен сделать это.
У него были обязательства перед другой, еще более великой любовью, и ради нее он был готов идти на любые жертвы.
«Ах, Наталия, Наталия,— подумал он.— Когда все закончится и я выйду из этой схватки победителем, постарайся понять меня!»
Но он-знал: она никогда его не поймет.
В голову ему пришла еще одна мысль: если ему придется долго прятаться, может случиться так, что он не сумеет победить. Сейчас город просто кишит полицией, и такое положение может сохраниться вплоть до окончания Великой Недели. Как он сумеет взорвать грот, если у него не будет возможности пронести взрывчатку на территорию святилища?
И тут его осенило. А ведь есть один способ добиться успеха. Если это сработает, то завтра он сделает так, что с Девой Марией будет покончено раз и навсегда.
10
СРЕДА, 17 АВГУСТА
Без десяти девять утра Мишель Демайо из пресс-бюро святилища деловито шла по площади Четок к Медицинскому бюро. За нею следовали прибывшие в город накануне вечером доктор Поль Клейнберг и его надежная помощница, сестра Эстер Левинсон.
Для Клейнберга это была первая возможность увидеть Лурд при свете дня. Несмотря на обилие церковных скульптур, присутствие инвалидов в колясках и на носилках, а также собственное предубеждение по поводу святыни, приходилось признать, что в солнечный летний день над площадкой, предназначенной для проведения торжественных церемоний, витал пасторальный дух умиротворения и безмятежности.
124 
