Особенно,... 
.
Очередная сказка о Золушке 
165 
– Надень лавровый венок! – строго приказали жрицы, встав перед Гераклом у входа в храм.
– Нимфа Дафна стала лавром, лишь бы не уступить похотливому Фебу, – был ответ. – Не надену венка из волос несчастной! Посторонитесь!
– Нет тебе очищения! – возгласила разгневанная пифия, и грозно дрогнул туман над расщелиной скалы. – Нет и не будет!
– Аполлон убил юного Гиацинта, сына басилея Амикла, – был ответ. – Кто очистил от скверны твоего бога, женщина?!
– В этом храме, безумец, тебе прорицать не будут!
– Я сам себе храм и прорицатель, – был ответ. – Уйди, женщина, и не стой между мной и богом!
И Геракл кощунственно схватил золотой треножник, на который садилась пифия во время пророчеств.
– Аполлон! Где ты, Олимпиец?! – рев этот еще долго будет преследовать пифию, в страхе бежавшую из сокровенной части храма. – Явись и ответь Гераклу!
Ответом была огненная стрела, посланная с той стороны расщелины.
Треножник описал сверкающую дугу, золото земли столкнулось с небесным золотом, пламя с пламенем, и – только искры разметало по храму.
…Никто и никогда не узнает правды о том, как схватились между собой безумный Геракл и разъяренный Аполлон; смертный и бессмертный. Только шепнут в Дельфах, повторят от Эпира до Аттики, и эхом отзовется на Пелопоннесе: сила сошлась с силой, вынудив Зевса-Тучегонителя метнуть молнию, дабы разъединить борцов и не допустить гибели сына… а вот которого из сыновей – не шепнут о том в Дельфах, не повторят от Эпира до Аттики, и промолчит благоразумное пелопоннесское эхо.
Да еще услышит краем уха старая жрица, некогда разрешившая безымянному юродивому остаться на территории священного округа, как скажет усталый Геракл, остановившись у только что въехавшей в ворота колесницы:
– Он не виноват. Гермий не открыл ему всей правды… нет, Феб не виноват. Он даже не знал, что его любимец, Адмет[57] из Фер – Одержимый.
И кивнет молодой возница с запавшими немолодыми глазами, а стоявший рядом с ним мужчина спрыгнет наземь и подойдет к Гераклу.
Сморгнула старая жрица, пожевала высохшими губами, переводя взгляд с одного брата на другого, да и пошла себе прочь – так и не услыхав, как тихо выдохнул Ификл:
– Никто не виноват; и все виновны. Не очищать тебя надо, Алкид, – спасать. Спасать тебя от тебя.
В это время на Олимпе звучало слово златолукого Аполлона:
– Я пойду на Флегры только вместе с великим Гераклом, лучшим и несчастнейшим из смертных; или не пойду вовсе.
И Крониды переглянулись в смущении.
– Ты знаешь, как? – спросил Геракл.
– Надеюсь, что знаю, – был ответ.
Стасим I
Строфа
…Тяжелый, давящий рокот Великой Реки все удалялся, и чудилось в нем изумление, словно нечто такое мимоходом отразилось в древних водах, чего до сих пор не видели они. А если и видели – то все равно не поверили возникшему отражению.
Ближе, все ближе багровые отсветы, и вечный сумрак тропы скорбящих теней начинает понемногу отступать перед этими зловещими сполохами; поворот, еще один – и призрачные языки неживого пламени, отливающие чернотой в самой сердцевине своей, бросаются навстречу двум путникам – чтобы испуганно отшатнуться и исчезнуть в стенах, светящихся тревожным багрянцем, как если бы они были сложены из чуть подернувшихся пеплом углей; а путники идут дальше, все глубже спускаясь в запретные для смертных недра Эреба.
– Жди меня здесь. Я сам приведу его.
– Что скажет Владыка?
– С дядей все договорено. Жди…
И более легкая фигура стремительно исчезает в одном из боковых проходов, подобных ветвящейся сети сосудов внутри тела подземного исполина.
Второй путник остается один; осматривается по сторонам. Здесь пышущие скрытым жаром стены расступаются, образуя подобие зала с теряющимся в темноте невидимым сводом. В центре зала стоит некогда гладко обтесанный, но теперь местами выщербленный неутомимым каменотесом-временем камень – странной пятиугольной формы и высотой локтя в полтора.
Путник подходит к жертвеннику – низкому, как и все алтари подземных богов, – вглядывается в сеть трещин, похожих на тайные знаки, морщит лоб…
– Можешь не стараться. Даже Владыке неизвестны эти символы. Никто не видел руку, высекавшую их; никто не постиг их смысла. В Семье шутят, что здесь записано тайное имя Ананки-Неотвратимости; только я не слышал, чтобы кто-нибудь смеялся в ответ на эту шутку.
165 
