122 
Вот и гуляли. Столы сдвинули, скатертями застелили, хоть и в пятнах те скатерти. Не беда! Зато на столе… Сглотнул я, тут меня и позвали. Громко так.
– Ба! Да никак ты будешь, товарищ?
Поглядел я – и вдругорядь головой покачал. Надо же, встретились!
– Товарищ Запорожец? Ты ли это, друг боевой?!
Ясное дело – он. Сидит за столом мой старый сослуживец товарищ Запорожец – черноусый, чернобровый, со шрамом знакомым на левой щеке. Недаром ему тот шрам достался! Все такой же, только не в форме командирской, а в темном костюме при вышиванке.
– Садись, красная конница. Вместе гулять станем!
Хотел отказаться, а потом и решил: к чему? От души ведь зовет: плохих людей за свой стол товарищ Запорожец не посадит. Значит, и они – душевные. Так чего еще желать?
Сел, рюмку злодейки белой опрокинул да к знакомцу своему повернулся:
– Ну, друг-товарищ, рассказывай!..
Буфетчик новые скляницы на стол ставит, вот и кастрюля с картошкой, вот и свинина на блюде паром исходит. Товарищ Запорожец мне вторую рюмку наливает, да не просто, по края самые.
И пошло-поехало! А когда гармонь появилась да танцевать пошли!..
То ли от мыслей своих, то ли от шума-гама, но только потерял я, признаюсь, бдительность. Не к тому это, что под стол рухнул или, к примеру, револьвер служебный прошляпил. Не свалить казака третьей скляницей! Но все-таки маху дал, причем изрядного. Мне бы прислушаться, чего товарищ Запорожец рассказывает, на что намекает…
– Отслужил я свое! – хохочет. – Видать, стар стал. Тебя, брат, по контузии комиссовали, а меня так просто, за компанию!
Он смеется, я смеюсь. А мне бы не веселиться – задуматься. С чего бы это, с радостей каких кадрового командира Рабоче-Крестьянской ни за что ни про что в запас услали?
– А теперь на кооперацию поставили, в Житомирскую область, у самой польской границы. Поработал два года без отпуска – погулять отпросился. Вот и гуляю!
Смеется товарищ Запорожец, хохочет, вновь наливает. А мне бы опять прикинуть, отчего он в отпуск подался не в Крым-республику, не в столицу, наконец, а прямиком в нашу глушь? Или буфет при Доме колхозника Сорочинской ярмарки славнее?
Долго ли, коротко гуляли, выпили сколько да много ли отплясали, сказать не решусь. Кто такое в голове держит? Если все на ус мотать, не гулянка будет – протокол. Вечер отплясали, ночь отгуляли, а когда под утро оглядеться довелось, понял я, что стола уже нет и буфета нет. Сидим мы с товарищем Запорожцем в моей комнате, и разливает он по стаканам-гранчакам, что к графину прилагались, последнюю скляницу горилки.
– Будем, товарищ!
Крепко так сказал, позавидовал я даже, не к месту вовсе о завтрашнем совещании вспомнил. Вот ведь беда!
– Будем, товарищ Запорожец!
Выпили, зажевали чем было, пачку «Казбека» распечатали. Гляжу, а моего друга-товарища словно подменили. Лицо из красного белым сделалось, губы в черту сжались, потемнели глаза.
– Рад, что тебя встретил, товарищ! И что погулял с тобой, тоже рад. Хорошо повеселиться в день последний!
– Чего говоришь, товарищ Запорожец? – не понял я. – Какой день последний? На себя погляди, прямо жених!
Встал он, друг мой фронтовой, пиджак скинул, вышиванку расправил, к зеркалу, что на стене пылилось, шагнул.
– И вправду жених. Невеста моя, Молодица Чужая, уже при пороге. Не соврал я тебе и другим не соврал, но только и всей правды не поведал. Слушай!
Тут мне жарко стало. Понял: не шутит ни про день последний, ни про Чужую Молодицу. Скинул и я пиджак, воды прямо из графина глотнул. А товарищ Запорожец между тем рассказывать принялся. И о том, как из-за навета его из командиров полка выгнали, и как в Житомире на кооперации отсидеться думал.
– Только не отсиделся, брат! – усмехнулся он, шрам старый погладив. – Три раза смерть обходила, четвертый, видать, последний. Узнал я, что вот-вот заберут меня бесы, выправил отпуск, деньги с книжки сберегательной снял – и за Днепр, куда подальше и потише.
– Бесы? – не понял я, от полной растерянности о настоящих чертях подумав.
Захохотал товарищ Запорожец, ворот вышиванки развязал.
– Ух, жарко, словно в пекле! Так бесы и есть, считай, из пекла самого. Пострашней прежних будут… Стреляться не стал. Негоже выйдет, если казак наглую смерть сам себе учинит. Решил погулять – напоследок. Ведь не осудишь, брат?
Что тут ответишь? Развел я руками.
– Как осудить? Сами рядом с твоей невестой ходим. Только не рано ли горевать? Ведь и на бесов этих укорот есть!
122 
