14 
Он никому не сказал больше ни слова и загрохотал по пыльной дороге на своей машине.
— Билл, не так быстро!
— Не так быстро, да? Ну, это мы еще посмотрим. — Он следил за тем, как рвется назад под машиной дорога. — По какому праву они явились теперь сюда? Почему не оставляют нас в покое? Почему они не разбомбили друг друга там, в том старом мире, и не дают нам жить, как мы хотим?
— Билл, не по-христиански говорить такое.
— Я и не чувствую себя христианином, — ухватившись за руль, яростно твердил он. — Я чувствую себя подлецом. После стольких лет всего того, что они вытворяли с нашим народом — с моей мамой и моим папой, и твоей мамой и твоим папой — ты хоть помнишь? Ты помнишь, как они повесили моего отца на Ноквуд Хилл и застрелили мою мать? Ты помнишь? Или у тебя такая же короткая память, как у Браунов?
— Я помню, — сказала она.
— Ты помнишь доктора Филипса и мистера Бертона, и их большие дома, — и лачугу-прачечную моей матери, и отца-старика, продолжавшего трудиться на них; и их благодарность — его повесили доктор Филипс и мистер Бертон. Однако, — продолжал Уилли, — времена изменились, изменились и обстоятельства. Теперь мы посмотрим, кто против кого издает законы, кого следует линчевать, кто будет ездить в заднем конце автобусов, кому отгородят особые места в кино и театрах. Подождем и увидим.
— О, Билли, ты накличешь беду!
— Об этом все сейчас говорят. Каждый думал про себя об этом дне, надеясь, что он не наступит. Думали: «А что, если этот день придет, если белый человек появится вдруг на Марсе?» Но вот он, этот день, и нам некуда от него бежать.
— Уж не собираешься ли ты позволить белым людям жить здесь?
— Точно. — Он улыбался, но это была хитрая, подлая улыбка, и глаза его были безумны. — Пусть они приходят, и живут здесь, и работают — почему бы нет. Но чтобы заслужить это, им придется жить в крошечном районе города, в трущобах, и чистить нам ботинки, и убирать за нами отбросы, и сидеть в последних рядах галерки. Вот и все, чего мы от них потребуем. И раз в неделю мы будем вешать по одному или парочке из них. Все очень просто.
— То, что ты говоришь, бесчеловечно, и это мне не нравится.
— Тебе придется привыкнуть к этому, — сказал он. Он резко затормозил возле их дома и выпрыгнул из машины. — Найди мои ружья и моток веревки. Мы все устроим как надо.
— О, Билли! — взмолилась она, оставаясь в машине в то время, как он взбежал по ступенькам и хлопнул входной дверью.
Она пошла за ним. Она вовсе не хотела идти за ним, но он чем-то громыхал на чердаке, ругался как безумный, пока не нашел четыре свои ружья. Она увидела блеск этого отвратительного металла в темноте чердака, хотя его самого не могла разглядеть — такой он был черный; она только слышала его проклятия, и наконец его длинные ноги в клубах пыли стали спускаться с чердака, и он набрал кучу медных патронов, вытащил патронники и запихнул в них патроны. Его лицо оставалось жестким, тяжелым, и за всем этим скрывалась терзавшая его горечь.
— Оставьте нас, — продолжал он ворчать, опустив вдруг руки и не контролируя себя. — Оставьте нас, черт подери, в покое, слышите?
— Билли, Билли…
— И ты… и ты! — И он так посмотрел на нее, что она почувствовала, как его ненависть коснулась ее разума.
За окном дети продолжали болтать друг с другом.
— Белый как молоко, она сказала. Белый как молоко.
— Белый как мел, которым мы пишем, как камень.
Уилли выскочил из дома.
— А ну, пошли все в дом. Я запру вас. Не видать вам никакого белого человека, и нечего трепаться о нем, бездельники несчастные. Пошли, пошли.
— Но, папочка…
Он затолкал их в дом, пошел достал ведро с краской и шаблон, а из гаража взял толстый моток грубой веревки, конец которой завязал петлей, и, проделывая все это, внимательно наблюдал за небом.
Затем, снова сев в машину, они понеслись, оставляя за собой клубы пыли по дороге.
— Потише, Билли.
— Не время медлить, — сказал он. — Время поспешать, вот я и спешу.
На протяжении всего пути люди стояли и смотрели в небо, или забирались в машины, или уже ехали в машинах, и из некоторых машин, словно телескопы, высматривающие все грехи мира накануне его конца, торчали ружья.
Она смотрела на ружья.
— Это ты им приказал, — обвинила она мужа.
— Именно этим я был занят, — кивнув, проворчал он. Он напряженно следил за дорогой. — Я останавливался возле каждого дома и говорил им, что надо делать: взять ружья, краски, привезти веревки и приготовиться. И теперь все мы — комитет по радушному приему — готовы преподнести им ключ от города. Так-то вот, сэр!
14 
